Бела + Макс. Новогодний роман
Чтобы внести какое‑то оживление в наши вечерние посиделки (полежалки), я продекламировал (постарался сделать это предельно по‑клоунски) Киплинга в переводе Маршака:
– Есть у меня шестёрка слуг,
Проворных, удалых.
И всё, что вижу я вокруг, –
Всё знаю я от них…
– «От них»? – поддержала мой тон Бела.
– «От них»! И не только «от них», – ответил я, и продолжил:
– Но у меня есть милый друг –
Особа юных лет.
Ей служат сотни тысяч слуг –
И всем покоя нет.
Она гоняет, как собак,
В ненастье, дождь и тьму
Пять тысяч «Где», семь тысяч «Как»,
Сто тысяч «Почему».
– Милые стихи, – сказала Бела. – Как нельзя более к месту. А что ещё нашептал твой «друг – особа юных лет»? Расскажешь?
Проскрипели в коридоре половицы. Судя по звукам, это Нина Николаевна прошла из кухни в спальню: час поздний, пора спать.
– Ни за что, – ответил я. – Боюсь, это может нарушить идиллию: тёплый домик, занесённый снегом по самые окна, где царит вечный уют и вечный покой. Большинству нужна идиллия, как воздух.
– Не бойся. Идиллия (если она есть «воздух») не пострадает. Может, наша идиллия – это блуждание в потёмках…
– В потёмках чего? – не дал закончить фразу жене я. – В потёмках вечной лжи?
– Ну да: что‑то типа того, – ответила она.
– «Не думай, однако ж, что я пишу идиллию и тем паче, что любуюсь ею»[1].
– В точку! И как удалось Салтыкову‑Щедрину «украсть» эту фразу у тебя? И у меня?..
Страсть к моделированию ситуаций (как в шахматах – матовых, ничейных, патовых!) часто подталкивала меня к опытам в реальной жизни. Когда назад, в исходное положение, фигуры уже не поставить. Когда шансов исправить сделанные ошибки нет. Когда недопустимы черновые наброски – всё пишется исключительно набело.
Полигоном для испытаний я сделал свою карьеру, свою работу. Я выстраивал концептуальную модель очередного проекта, просчитывая вероятность ошибок, которые непременно возникнут в процессе реализации. Загодя я пытался свести к минимуму эту вероятность, после чего на спор (отчаянная самоуверенность) говорил кому‑нибудь из «калек» по телевизионному цеху:
– Сейчас сажусь и пишу – с потолка! – сценарий. Тема – любая. Место действия – тоже. Пусть будет самая что ни на есть тмутаракань, где не ступала нога пишущей и снимающей братии. Через неделю показываю смонтированный материал.
Риск был. Отправиться в неизвестный город – первый фактор риска. Без предварительной подготовки потащить в командировку съёмочную группу минимум в пять‑шесть душ, что стоило денег, – это второй фактор. Недельный срок на съёмку, на перелёты, на монтаж, на озвучку – третий фактор.
В случае, когда объекты определены и есть расписанный по кадрам сценарный каркас, и в этом случае недельный срок – есть риск. А приехать, что называется, с корабля на бал – риск стопроцентный.
Первый раз, если решился на такого рода авантюру и не привёз из командировки ничего, высокое руководство, возможно, холодно промолчит, сделав вид, что ничего особенного не произошло. Второй раз, если сорвал эфир, публично пожурят, вспомнив твои старые заслуги. Третий раз, если ты снова выкинул деньги на ветер, уволят без комментариев и выходного пособия. И можно рассказывать потом в пивнушке (соседям по кружке!), какие высоты ты штурмовал прежде. После одного‑двух литров пива тебе охотно поверят. И не только поверят – будут, вполне вероятно, по‑приятельски похлопывать по плечу: ну ты орёл!
Тем не менее мои авантюры (так получалось) не заканчивались крахом. Командировки удавались. Материал привозился. Эфир не срывался. Споры выигрывались.
Местные «тьмутараканьские» журналисты, когда наполеоновские съёмки были завершены и мы в моём гостиничном номере говорили про жизнь, попивая «Талас», нахраписто пытали:
– Как же так? У нас здесь, под носом, настоящий Клондайк тем! Клондайк историй! А мы?.. Мы, выходит, опростоволосились, проморгали сенсации, которые были рядом? А ты, пройдоха алма‑атинский, всё пронюхал! Или тебя кто навёл?
Я отвечал:
– Никто.
(Хотя следовало ответить по существу; например, словами Хемингуэя, когда он разъяснял репортёрам магию создания (рождения) повести «Старик и море»: «Не было ещё хорошей книги, которая возникла бы из заранее выдуманного символа, запечённого в книгу, как изюм в сладкую булку. Сладкая булка с изюмом – хорошая штука, но простой хлеб лучше. Я попытался дать настоящего старика и настоящего мальчика, настоящее море и настоящих акул….» Другими словами: хотите увидеть вокруг «клондайки тем»? Перестаньте врать себе (и другим), выстраивая конструкции историй, объединённых глобальной Ложью.
Если выразиться ещё проще: не‑секретный секрет моих успехов так же прост, как три советских рубля – не надо выдавать иллюзию за реальность, чёрное за белое, даже если это принято за правило большинством. Даже миллион навозных мух не убедят меня, что дерьмо – это вкусно.)
– Как так – «никто»? – На прямой вопрос мои коллеги хотели получить прямой ответ.
Я отвечал:
– Шахматомания.
На меня смотрели, как на человека, хватившего лишку.
По сути дела, секрет был не в спиртном. Была старая, со школы, страсть к математике, к моделированию ситуаций.
[1] М. Салтыков‑Щедрин, «Убежище Монрепо» (1879).
