Бела + Макс. Новогодний роман

– Что и требовалось? – спросила мрачно жена.

 

(Всё у нас не как у людей, – повторяла в последнее время Бела. – Когда нам двадцать пять лет – весь мiр был у наших ног, а в сорок, когда большинство обретают все житейские блага – мы лишены всего. И кругом – болото: одну ногу освободим, вторая – увязла; вторую освободим – первая снова ушла в топь…)

 

Потом она добавила:

– Вся наша жизнь стала нацелена на «минимум».

– Стала? – спросил я.

Бела хотела тут же что‑то сказать, чтобы молниеносно отреагировать на моё безразличное «стала?», но, будто опомнившись, прикусила язычок.

Да, мы совсем некстати коснулись темы, на которую давно и негласно сами же и наложили табу: всяческие разглагольствования по поводу нашего не лучшего Настоящего невозможны ни по поводу, ни без повода, и никаких оправдательных мотивов этому быть не может.

 

Алексей Сергеевич, хозяин дома, где мы поселились, оказался настоящим человеком‑невидимкой.

После работы он, не замеченный никем, проскальзывал по коридорам к себе в комнату и прямиком на диван: газету – в одну руку, в другую – телевизионный пульт. Так получалось, что неделями мы не виделись, неделями нам не представлялось возможности просто поздороваться. Про таких говорят: и при пожаре будут лежать до последнего, пока пятки не припечёт: ах, неужели горим?

Зато Нину Николаевну, хозяйку, слышно было каждую минуту благодаря скрипящим половицам: вот она хлопочет на кухне, а вот переместилась в столовую. Она в высшей степени аккуратистка: нигде у неё ни соринки, ни пылинки. Всегда она что‑то моет, трёт, чистит. Первое время мы умилялись – это надо же! Потом стало казаться, что внимания к порядку было даже чересчур, через край.

Первым, кто попал в тайную немилость Нины Николаевны, стал наш кот – существо очень‑очень вольное в нашем семействе (чего никак не хотела раскумекать Н. Н., несмотря на наши уморительные пояснения по этому поводу: кот коту рознь).

– Нет‑нет! Что вы? Я не против, – произнесла она мягко. – Если вам надо – пусть себе живёт, пусть.

Но через день‑другой стало ясно: не по душе ей оказался наш тигрообразный зверёныш: и шерсть от него, и по столам шастает. (Однако кот наш был существом и короткошерстным, и чистоплотным, и шариться по столам – не шарился.) А когда после прогулки он, с ещё живой мышкой в зубах, залезал к нам в комнату через форточку, оставив следы лап на стене дома и на оконном стекле, Нина Николаевна была уже тут как тут, с тряпкой (Беле ни разу не удалось её опередить): быстрей‑быстрей оттирать, потому что нарушен порядок. Нет чтобы «скотине безмозглой» в дверь ходить, а он только в окно и норовит сигануть! (Надо сказать: наш кот никогда не брезговал дверьми, если они были открыты.)

А вслух об этом Нина Николаевна – ни гу‑гу.

Жена, по возможности, выгуливала кота, как собачонку, чтобы он – от греха! – не накопал ненароком ямочек на огородных грядках («вдруг потом там расти ничего не будет?»), чтобы ходил в саду только по асфальтированным дорожкам: ни шагу влево и ни шагу вправо. Кому по душе будет такая жизнь?

Поэтому настал день, когда наш кот (по имени Макс) удрал и прогулял неведомо где пару суток. Потом вернулся как ни в чём не бывало, потёрся у наших ног, будто извиняясь за все причинённые неприятности, но через день‑другой опять пропал.

Нина Николаевна с готовностью всё объяснила:

– Прикормил, видно, кто‑то. Точно прикормил!

 

Не мог нашего кота никто прикормить. Он признавал только нас (свою стаю) и вряд ли позволил бы приблизиться к себе чужим, а тем более взять что‑то из их рук. В этом смысле он был существом особенным: и вроде бы кот, и вроде бы не кот вовсе.

– Да, это не кот! Это Кото‑Чел! – сказала как‑то Мирослава серьёзно. – Потому что он – Кото‑Человек.

Мы с женой не стали оспаривать не по‑детски дерзкое дочкино определение: Макс наполнял наш дом особенной энергетикой. Он (казалось бы) ежедневно, ежечасно, ежесекундно чистил наше жизненное пространство «от всякой скверны и грязи тонких миров» (как частенько и в шутку, и не в шутку, говаривал я), не давая возможности разным подозрительным существам приникать к нам и питаться нами.

– Макс – настоящий Кото‑Чел! – повторяла Мирослава. – Поэтому у нас всегда хорошо. Хорошо и нам, и всем, кто у нас бывает. Правда, папа?

Вероятно, так оно и было.

 

– Как говорят: всё, что ни делается – к лучшему, – продолжила успокаивать нас Н. Н. – Правильно? Ну пропал ваш Макс – вот проблема‑то! Да и вы сами хороши, юмористы тоже мне: кота назвать человеческим именем! Куда это годится? Для издёвки?

Жену это утешало мало. После исчезновения Макса она обошла все близлежащие дома, заглянула во все дворы. Нет, кот пропал бесследно.

Днями позже, когда я протирал стёкла нашего авто перед поездкой, случайно услышал, как азартно местные мальчишки рассказывали о расправе пьяных мужиков над каким‑то котом. Совершенно неправильным, по их представлениям. Сущим дикарём, осторожно и бесшумно передвигающимся, как на охоте, на полусогнутых лапах! Не откликающимся ни на какие «кис‑кис»! И готовым пустить в ход когти и зубы при малейшем намёке на опасность!

И вот этого‑то кота люди загнали в западню и колошматили там чем ни попадя, а он всё не умирал и не умирал. Некоторые детали рассказа вызвали у мальчишек особенно восторженный смех.

Это был Макс. Я охотно поставил бы под сомнение: над КОТО‑ЧЕЛом ли устроили расправу? Поводов для сомнений не было.

С женой услышанным я делиться не стал.

 

Появление Макса (точнее – Макса‑2) в нашем семействе стало событием. Событием, которое не должно было произойти.

У нас уже жил белый бультерьер Аякс, поэтому мы не планировали заводить никаких котов, поскольку это могло означать только одно: превратить дом в место постоянных схваток между животными. И это в лучшем случае: кто знает, каков характер у булей, тот поймёт, о чём идёт речь. Другими словами, все обстоятельства были против появления среди нас Макса‑2.