Цветок боли
Услышала я голос отца и поняла, что я такое уже слышала. Интересно, почему в моей жизни повторяется только все плохое? А хорошее не повторяется. Только что у меня в жизни было хорошего? Детство в доме родителей, когда я была так счастлива, зная, что меня любят. Только вот сейчас я уже была не уверена, любили ли они меня тогда. Ведь как можно любить своего ребенка, а потом вот так с ним поступить? Ведь они поверили всем, кроме меня. Почему? Может, они просто хотели верить им, а не мне.
Отвлекаясь от происходящего философскими размышлениями, я поднялась и побрела сквозь расступающуюся толпу. Если бы я не была из рода Мафис, то меня бы просто забили прямо здесь же на площади. Но магов не трогают, таков закон, и поэтому я шла сквозь массу людей, чувствуя их ненависть и презрение. Я четко слышала все слова, бросаемые мне в лицо, и слово «шлюха» было из них самым безобидным.
Сколько я так шла и куда, я не знала. Просто шла с пустотой головой и бездной отчаяния внутри себя. Около меня остановилась карета, и я почувствовала, что меня тянут внутрь нее. Обернувшись, я столкнулась с глазами Лиз.
– Садись, я заберу тебя отсюда.
Ее голос немного вернул меня к реальности. Да, спрятаться в полумрак кареты – это самое лучшее, что сейчас я могла для себя желать. Забравшись внутрь, я буквально упала в объятья Лиз и всю дорогу прятала пылающее лицо в ее юбках. Она молчала и лишь гладила меня по голове. Я поняла, что она все слышала. Значит, и она присутствовала при моем фееричном позоре.
Карета остановилась у одного из домов на не очень широкой улочке, и открывшиеся ворота впустили ее внутрь небольшого дворика. Рассматривать сейчас окружающий меня мир мне не хотелось, но все‑таки мое сознание фиксировало цветы в горшках, лесенку с ковром и уютную комнатку, куда меня завела Лиз. Она молча вышла, а потом вернулась с графином и двумя бокалами. Налив бокал, протянула мне.
Да, я хотела пить. Теперь‑то я это ощутила, а мне казалось, что у меня вообще умерли все чувства восприятия мира. Жадно сделав глоток, я закашлялась.
– Это же вино.
– Пей. Тебе сейчас это нужно.
Наверное, Лиз хотела сказать, что сейчас это меня уже не опорочит, так как ниже падать было уже некуда. Я не стала язвить на больную тему и выпила целый бокал. Она наполнила его вновь, и я опять выпила. После третьего бокала мои глаза наполнились слезами, и то, что я сдерживала в себе все это время, прорвалось наружу. Я зарыдала в голос навзрыд. То, что сейчас со мной творилось, – это называлось пьяной истерикой. Но в этот момент мне было уже все равно. Я захлебывалась слезами и, чтобы мои рыдания не напугали соседей, уткнулась лицом в подушку. Так я и заснула, чувствуя, как нежная рука Лиз гладит меня по голове. Сквозь сон я слышала ее слова о том, что все будет хорошо, и, наверное, опьянев от вина и выплакав из себя всю боль и горечь, даже верила, что все будет именно так, как она обещает.
***
Две недели я провела в доме Лиз, валясь в кровати в ночной сорочке со спутанными, немытыми волосами, и выглядела так, как будто действительно была той самой падшей женщиной после ночи разврата. Мне не хотелось ничего. Не то, что я думала о самоубийстве. Тем, кто обладает магией, не так просто свести счеты с жизнью, вот поэтому и существовали легенды о Цветке боли, который избавлял от всех чувств, давая вечную жизнь без страдания. Но, наверное, я еще не достигла своего края, чтобы идти искать этот цветок. Вот поэтому я просто лежала в кровати и смотрела в потолок, упиваясь воспоминаниями обо всем произошедшем со мной. Правда, сначала придя в себя и осознав, что я нахожусь в доме любовника Лиз, я хотела уйти. Не из‑за того, что осуждала ее или ненавидела его. Куда мне до осуждения других после собственного позора на площади? Просто я не хотела им мешать своим присутствием, но Лиз сказала, что Лонт вернется только через месяц. Она рассказала, что Лонт и Винсент уехали в дальние земли, а она осталась одна, поэтому наоборот рада, что время отсутствия своего любимого проведет со мной. Узнав о возможности пожить у Лиз, я обрадовалась и осталась. И вот я две недели лежала в кровати и занималась собственными истязаниями и воспоминаниями о своей несчастной судьбе. Лиз все это время не мешала мне, понимая, что все это я сама должна пережить. Она просто была рядом. Заставляла меня есть, и когда я была настроена на разговор, мы болтали. Но время шло, и я понимала, что вечно вот так лежать в кровати и жалеть себя я не могу. Нужно было жить дальше. К родителям я теперь не могла вернуться – они хоть и не отреклись от меня, но выгнали из дома. Хотя они бы отреклись, но по закону, если муж вернул жену в дом родителей, то те должны ее принять. То есть я все равно являлась членом рода Мафис, несмотря на все произошедшее. Радоваться этому или огорчаться, я не знала. Я вообще сейчас ничего не знала. Я не понимала произошедшего и не знала, как жить дальше.
Хорошо, что Лиз была так жизнерадостна и оптимистична. Она часто рассказывала мне о своей любви. Я слушала ее и старалась понять, неужели любовь есть и неужели близость с мужчиной так прекрасна, как ее описывает Лиз. Правда, никаких подробностей она не говорила, все ее рассказы об этом состояли из восторженных фраз и романтических образов. Она сравнивала себя и его с двумя бабочками, порхающими над полем с цветами, или говорила, что они как ласточки возносятся в небесную высь, а там растворяются в ней. Я слушала ее и завидовала, но эта зависть была светла, так как я очень хотела, чтобы у Лиз все в жизни было хорошо.
***
Проснувшись утром, я поняла, что пришло время взять себя в руки и прекратить жить жалостью к себе. Моя жизнь только началась, пройдут века, и, возможно, все всё забудут, и тогда я встречу того, кто опять возьмет меня в жены, и я буду счастлива. Не очень веря всему этому, я заставила себя все‑таки встать и привести себя в порядок. Мое появление за пределами комнаты Лиз встретила с восторгом.
За завтраком мы стали с ней обсуждать вопрос, как мне жить дальше.
– Злат, я дам тебе денег, и мы купим тебе дом. Ты будешь жить в нем, а я буду приходить к тебе в гости. Все постепенно наладится, вот увидишь.