Дайка Бедоносова. Или приключения геофизиков

– Красиво говоришь. Прямо, как Пушкин.

Ткач сложил карту и убрал ее в планшет.

– Все равно другого варианта у нас нет, – сказал он. – Попытка не пытка. По коням!

 

Переехали небольшой каменный мост, свернули с шоссе и поехали вдоль бурливой речушки. Скоростью пока пришлось пожертвовать. Дорога в ущелье была узкая и ухабистая. После дождя по такой дороге только на танке ехать.

– Что‑то мне эта идея тоже перестала нравиться, – произнес Сиплый, глядя в окно.

С обеих сторон от дороги поднимались вверх зеленые склоны. Справа, за рекой, склон был густо покрыт деревьями, слева – несколько покруче, с короткой травянистой щетиной. На нем только кое‑где можно было увидеть одинокую сосенку или разлапистый дуб, раздавшийся вширь от избытка света и отсутствия конкуренции. Чем дальше уезжали они по этой дороге, тем глубже становился каньон. Река от поворота к повороту бурлила на порогах громче и злее, и все теснее прижимала дорогу к левому склону. Скалы иногда нависали так низко, что, казалось, вахтовке никак не протиснуться под ними.

– Что тебе еще не нравится? – недовольно отозвался Митяня на слова Сиплого.

– Да вот это. Как может в таких камнях образоваться какая‑то тропа? Разве динамитом ее прорубить.

– А ты лучше не думай ни о чем, профессор. Твое дело солому кушать и хвостом махать. За тебя Командир думать будет.

Виталик, глядя в окно, тоже испытывал угнетающее чувство, словно бы оказался наглухо замурованным со всех сторон. Эти скалы, покрытые местами серым лишайником, эта бурлящая под колесами река, одинокие убогие деревца, растущие прямо из камня – таких пейзажей ему не приходилось видеть в своей жизни. Это ли и есть тот самый Кавказ, стихотворения о котором заставляли заучивать на память в школе. Восторгаться этим нельзя, этим можно только ужасаться. Он покосился на Шурика. Тот, закрыв глаза панамой, продолжал шевелить губами.

Прошло достаточно времени, а желанная тропа так и не появлялась. Даже такой тихоходной скоростью они уже давно должны были выехать на нее.

– Может быть, карта врет? – осторожно спросил Рыжий.

– Это серьезный документ, а не рисунок маслом, – резко ответил Ткач. – Ее еще при Сталине составили. Тогда за каждую черточку отвечали головой. Если здесь обозначена тропа, значит, она должна быть.

– Но по спидометру мы ее уже полчаса назад проехали…

– Давай, ты лучше помолчишь.

Рыжий притих. С Командиром, когда он такой, лучше не связываться. Может врезать без предупреждения. Синяка не будет, но звездочек в глазах на американский флаг хватит.

Уже во всю вечерело. Горы багровели в лучах заходящего солнца. Того и гляди, за следующим поворотом появятся заснеженные вершины первых трехтысячников. Как назло, по пути не попадалось ни одного селения и ни одной встречной машины. Хоть бы спросить, правильно едем или нет. Зачем тогда эта дорога нужна, если никто здесь не живет, и никуда она не ведет?

Ткач выругался про себя от досады. Если сейчас поворачивать обратно, то к ночи даже до устья Карадона не добраться. Двигаться вперед тоже было бессмысленно. Просто чертовщина какая‑то прет весь день…

– Еще метров пятьсот проедем, тогда встанем и осмотримся, – решил он.

Они остановились на небольшой поляне в излучине реки, где росло несколько молодых березок. Здесь скалы немного отступали и давали простор для того, чтобы развернуть машину в обратном направлении.

– Куда это нас прибило? – первым делом спросил Сиплый, вылезая из будки.

– Тебе не все равно? – сквозь зубы осадил его Ткач. – Сидишь в машине и сиди. Зарплата не за выработку идет.

Сиплый переглянулся с Рыжим. Тот сделал страшное лицо. Сиплый все понял и кошачьим шагом пошел к кустам у речки. Там уже рядком стояли Митяня и Шурик, а чуть поодаль скромно расположился Виталик.

– Ты чего от коллектива отбиваешься? – крикнул ему Сиплый. – Не стесняйся, у меня все такое же и в том же количестве.

– Что говорит Командир? – спросил его Митяня.

– А ничего не говорит. Злой наш Командир. Рыжий даже пикнуть боится. Я так понимаю, мы снова вляпались. Вот до чего доводят всякие эксперименты. Ехали бы по шоссе, уже сейчас к Карадону подъезжали бы.

– Твое дело ишаков пасти, а не Командира обсуждать.

– Обсуждай, не обсуждай, а до места мы сегодня не доберемся, – Сиплый осмотрелся по сторонам, застегивая ширинку. – Лучше бы уж здесь заночевали. Места вроде бы неплохие. Тихо и вода рядом.

– Хватит болтать, пошли к машине. Командир без нас разберется.

– Ты иди, а я еще постою, пейзажами полюбуюсь. Свистнешь, если что.

– Я тебе свистну, я тебе так свистну, что оглохнешь на два уха.

Вместе с сумерками в ущелье опускалась вечерняя прохлада. От бурлящей реки подуло свежестью. Сиплый лег под деревцем, со скрипом вытянул травинку из корневища, засунул ее в рот, всосал в себя сладкий сок.

На погустевшем небе зажглась первая звезда. Когда Сиплый был маленьким, он любил лежать на стогу и смотреть в черное небо. Отец с братьями ложились под телегами, чтобы ночной дождик врасплох не застал, а он забирался на стог свежескошенной травы и подолгу смотрел на густые крапинки звезд. Какие мысли тогда были в голове, сейчас уже и не вспомнить. В памяти осталось только вот это удивление бесконечностью времени и пространства. Ему тогда казалось, что и его жизнь будет безграничной, как это звездное небо.

– Лучше бы уж здесь заночевали, – вслух сказал он.

На душу накатило вдруг лирическое настроение. В голову, как всегда в такие минуты, полезли строки из любимого «Евгения Онегина»:

Меж гор, лежащих полукругом,

Пойдем туда, где ручеек,

Виясь, бежит зеленым лугом

К реке сквозь липовый лесок…

Сиплый знал всего «Евгения Онегина» наизусть, чем не раз приводил в изумление жителей поселка. Даже в свои запойные годы, в самом безобразном состоянии он мог вдруг брякнуть цитатой из поэмы, причем очень подходящей к случаю. Из его испитого рта эти строки звучали как нежная бетховеновская соната из мусорного бака. Собутыльников это очень веселило. Декламации Сиплого они воспринимали, как фокусы циркача. Зато Митяня почему‑то приходил в ярость, когда Сиплый вдруг начинал говорить пушкинским ямбом. Он считал это надругательством и над русским человеком и над самой природой. Люди, подобные Сиплому – с монголоидным лицом и арестантскими манерами, – способны разве что на похабные тюремные песни. Таково было мнение старого ворчуна.

– Монгол! – позвал Митяня через несколько минут.

Сиплый продолжал лежать, закинув ногу на ногу и мечтательно глядя на единственную звезду.

– Монгол, шайтан в твою душу! Иди дрова собирай.

Сиплый приподнял голову.