Дайка Бедоносова. Или приключения геофизиков
Командир улыбался одними глазами, посматривая на эти разные лица, едва подернутые хмельком, и был как бы немного в стороне. Он и сам любил вот эту начальную стадию веселья, когда алкоголь еще не въелся в корни разума, а только бродил где‑то на поверхности.
– А ты чего же, Практикант, не пел? – заметил неугомонный азиат, когда стихла последняя строчка песни, и все схватились за кружки.
– Чего тебе не сидится, егоза басурманская? Проверяет тут, кто сколько выпил, да кто сколько спел. Может быть, он слов не знает, вот и не пел.
– Да кто же эту песню не знает? Они ее в институте должны были перво‑наперво изучить. Сначала ее, а потом уже математику. Ну‑ка, Практикант, давай запевай заново, а мы подхватим.
– Уймись, монгольская харя, а то я сейчас дрын березовый вырублю. Не хочет малец горлопанить с тобой на пару, пусть не горлопанит.
Они выпили еще по одной, потом снова спели про «звездные огни аэродромов». Виталик на этот раз пробовал хотя бы открывать рот, чтобы не раздражать по пустякам общественность. Сиплый в пылу вдохновения обхватил его за плечи и стал раскачивать из стороны в сторону, словно они сидели в немецкой пивной.
– Вот ты мне скажи, Практикант, как ты относишься к женскому полу? – спросил Рыжий, когда были выпиты почти все запасы.
У Виталика шумело в голове, рот был полон вязкой слюны. Ему хотелось просто прилечь на травку и больше не вставать до самого окончания практики.
– Опять ты со своими бабами, маньяк, – Сиплый навалился на Рыжего сзади. – Он сегодня в первый раз выпил, а ты к нему с бабами пристаешь. Дай человеку смысл бытия осмыслить. Ты лучше меня спроси, как я к ним отношусь.
– Нет, я хочу, чтобы он ответил.
– Бабы все дуры. Они не стоят того, чтобы в такую минуту о них говорить. Еще великий поэт сказал: «Чем меньше женщину мы хочем, тем больше хочет она нас»… Или как‑то в этом духе.… Давай лучше споем, Рыжий.
– Не буду я с тобой петь. Ты не потчи… Не потчительно говоришь о женщинах. Давай лучше выпьем.
– Еще бокалов жажда просит залить горячий жир котлет!…
В это время на противоположной стороне костра глубоко нетрезвый Митяня атаковал почти трезвого Ткача:
– Не может такого быть, Командир. Вы с Рыжим просто проглядели эту тропу. Если она есть на карте, то она должна быть. Это серьезный документ, а не какая‑то записулька.
– Скажи, мне как на духу, Командир, – протиснулся к ним Рыжий, – как ты относишься к женскому полу?
– Уйди отсюда, шмакодявка патлатая! – заорал старик. – Не видишь, мы с Командиром стратегические задачи решаем.
– А ты мне… Не надо! – взвизгнул вдруг Рыжий и погрозил старику пальцем.
«Ну все, – понял Ткач, – культурная часть закончилась, начался бардак».
– Рыжий, сейчас же спать, – приказал он. – Завтра рано вставать.
– Я еще не хочу.
– Спать, я сказал!
Последнее, что увидел Виталик – плачущего над костром Митяню. Он сидел в обнимку с Сиплым и всхлипывал:
– Ты знаешь, какая у меня была старуха? Золото, а не человек.
– Все бабы дуры, – еле ворочал языком азиат.
– Ты про мою старуху так не говори, басурманская нечисть…
Виталик проснулся от холода. Что‑то монотонно шумело, и он не сразу сообразил, что это шумит река. Было очень темно, и дул ветерок. Несколько крупных капель упали на лицо. Сверкнула молния. На фоне размытых теней вспыхнул и тут же погас серебряный корпус вахтовки. Через несколько секунд небо оглушительно загромыхало.
Он вскочил и, шатаясь, побрел к машине. Ее не было видно, он шел почти на ощупь, выставив руки перед собой. Земля под ногами то проваливалась вниз, то дыбилась вверх. Следующий проблеск молнии высветил вахтовку совсем не в той стороне, куда он двигался. Виталик постоял в нерешительности, ожидая, пока глаза снова привыкнут к темноте, и пошел обратно, но споткнулся обо что‑то мягкое и упал. Под ним раздался человеческий стон.
Щелкнула отворившаяся дверца машины.
– Эй! – кликнул Командир. – Забирайтесь все в будку! Дождь начинается.
Никто не отозвался.
– Вставай! – Ткач принялся тормошить уткнувшегося лбом в руль Рыжего. – Слышишь? Просыпайся и включи фары!
– Это ты, Командир? – встрепенулся Рыжий.
– Совсем память пропил. Вставай, говорю, и включай фары!
Капли дождя падали все чаще. Виталик сделал еще одну попытку подняться. Яркий свет фар ударил ему прямо в глаза. Он заслонился ладонью.
– Ну, чего ты расселся на дороге!? Иди в машину, не видишь, дождь начинается! – крикнул Ткач.
Виталик невнятными жестами и словами попытался объяснить, что на дороге кто‑то лежит в бесчувственной позе. Ткач подошел и перевернул на спину лежащее тело.
– Сиплый. Я так и знал, – он стал трясти азиата за плечо.
Тот промычал в ответ что‑то невразумительное, но вставать и не думал.
– Это называется, дал ребятишкам пошалить. В последний раз. Слышишь, Сиплый? В последний…
Командир взял Сиплого под мышки, встряхнул его и волоком потащил к машине. Тот что‑то бормотал по пути, но глаза не открывал.
– Ищи других, Практикант. Где‑то еще Митяня должен валяться. Удирать надо отсюда, дождь будет сильный, того и гляди дорогу размоет, не выберемся тогда отсюда еще дней пять.
Виталик огляделся по сторонам. Ему и самому‑то было не очень хорошо: ноги не держали, в голове шумело, а тело знобило уже так, что зубы стали мелко постукивать друг о дружку.
В кустах возле реки послышался громкий хруст. Шурик тащил Митяню, которого нашел у самой воды. Старик не подавал никаких признаков жизни. Даже не мычал. Одежда его насквозь промокла.
Дождь, наконец, осмелел и с очередным проблеском молнии громко застучал по листве, по корпусу машины, по забытым у кострища жестяным мискам. Он лил сплошным потоком, завивался вихрами в двух пересекающихся конусах света.
– Ну, где вы там?! – сквозь шум дождя и ветра раздался беспокойный голос Ткача.
Виталик и Шурик показались на свет. Они тащили Митяню за руки, за ноги. Яркий зигзаг с электрическим треском разорвал небо на две части. Мелькнули голубые березы. Вода вязко сползала по лобовому стеклу толстым шлейфом.
– Ты в состоянии вести машину, или мне сесть за руль? – спросил Ткач Рыжего.
Тот держался за баранку и старательно изображал из себя трезвого человека. Голова слегка покачивалась, затуманенные глаза смотрели в одну точку.
