Дайка Бедоносова. Или приключения геофизиков

С таким упадочным настроением прожили до лета. Даже день геолога отметили очень скромно. Раньше в этот день по всему поселку из репродукторов играла музыка, на всех столбах трепыхались флаги, в поселковом доме культуры дети в белых рубашечках читали стихи про героев‑романтиков, а посельчане при встрече поздравляли друг друга, словно на Пасху. Теперь же скромно собрались оставшимся куцым коллективом в самой просторной камералке экспедиции, разложили на столе все ту же сгущенку и тушенку, разлили по стаканам самую дешевую водку, выпили, поскулили о золотом прошлом и хмуро разошлись. Даже самые стойкие и преданные уже стали подумывать о том, что надо бежать из экспедиции.

…И вдруг в начале июня, словно трубу прорвало – работа почти одновременно привалила двум оставшимся в экспедиции геофизическим отрядам.

Сначала в Рудознатцы заявился толстый полковник с тонкой папкой в руке и предложил подписать договор с министерством обороны. Не Бог весть какие деньги, но для поддержки штанов хватит. На берегу Каспийского моря, недалеко от Махачкалы, на довольно большой площади нужно было провести сейсмическую съемку под строительство то ли полигона, то ли аэродрома. Условия почти курортные – купайся, рыбу лови, икру браконьерскую ложкой черпай. Такой работой и в прежние годы не всегда побаловаться можно было. Проект был составлен за два дня. Полковник внимательно его прочитал и попросил сократить кое‑какие статьи в смете. Зиновий Федорович охотно согласился со всеми коррективами. Договор был тут же подписан, и Сафонов со своими работягами уехал на следующий же день. Двести литров бензина наскребли кое‑как, зато тушенкой и сгущенкой его машину нагрузили под самую крышу с тем намерением, чтобы продать ее местному населению, если вдруг выплывут какие‑то непредвиденные расходы.

Не прошло после этого и трех дней, как вдруг очухался один из колхозов. По радио передали, что в июле ожидается засуха, а у того колхоза все колодцы и скважины уже почти не давали воды. Нужно было срочно бурить новые. Сторговались за машину картошки с нового урожая, центнер помидор, ну и плюс все расходы по бензину. Председатель попросил уложиться не позже чем за неделю. Отряд Ткача на таких работах уже набил руку, поэтому особой трудности здесь не было. Договоры с колхозами обычно не заключались, потому что все здесь друг друга знали. Просто ударили по рукам и разъехались.

Когда Ткач уехал, экспедиция словно вымерла. Остались самые неприкаянные из предпенсионеров, включая самого Зиновия Федорович.

 

И тут появилась еще одна перспективная работенка. Ткача пришлось вызывать срочным курьером, так как рацию с собой на такие мелочевые работы не брали, а по телефону с тем колхозом связаться не удалось. Благо, что работы ткачевскому отряду оставалось совсем немного. За день они добили последние профиля, быстренько провели интерпретацию, пометили точки для бурения и сразу выехали в Рудознатцы.

Было воскресение, но Зиновий Федорович уже давно перестал делить неделю на выходные и не выходные дни. Он встречал геофизиков во дворе экспедиции. Такого еще никогда не было. Обычно он ждал в своем кресле, как хан ждет на троне своих данников.

– Что случилось? – спросил Ткач, соскакивая на ходу с подножки кабины.

Его люди тоже смотрели на начальника экспедиции недовольно. В том колхозе было сытно, и возвращаться раньше срока не очень хотелось.

Всего у Ткача в отряде работало помимо него самого четыре человека: Митяня, Сиплый, Шурик и водитель Рыжий. Все они работали у него уже давно и за это время сплотились в некое подобие семьи – со всеми ее плюсами и минусами.

Здание экспедиции было практически полностью необитаемо. Только Зиновий Федорович, две бухгалтерши да неприкаянный московский практикант тщетно пытались имитировать былое многолюдье конторы. Все остальные во главе со старым геологом Иваном Ивановичем еще неделю назад были мобилизованы на выполнение срочного заказа от очередного колхоза.

Зиновий Федорович в эти дни чувствовал себя человеком, который вдруг оказался на складе дефицитных товаров с тремя рублями в кармане. Слухи о грядущей засухе уже взбудоражили все близлежащие колхозы, вот‑вот у стен экспедиции возникнет очередь председателей, а тут еще этот странный заказ из министерства…

– Случилось, Саша. Случилось. Сам не пойму – то ли беда, то ли счастье, – и в голосе и в мимике начальника чувствовалась несвойственная ему нервозность. Он все время озирался, словно боялся, что те самые председатели начнут окружать его с тыла. – Ты съемку в Карадоне помнишь? В девяностом году проводили ее.

– Помню. Мы там картировали почти весь сезон. А что такое?

Сиплый, хотя и стоял от начальства несколько в стороне, тоже услышал слово Карадон и подмигнул Митяне плутоватым азиатским глазом. Вероятно с той съемкой в девяностом году у них были связаны какие‑то приятные воспоминания. Но Митяня его радости не разделил, а только зло махнул на Сиплого рукой и пошел помогать Шурику вытаскивать аппаратуру из вахтовки. Рыжий, насвистывая, возился под днищем машины. Сиплый демонстративно продолжал подслушивать.

– Пойдем ко мне в кабинет, – предложил Зиновий Федорович.

Ткач усмехнулся про себя: «Секреты какие‑то» и пошел за начальником в здание экспедиции.

Ткач был самым лучшим кадром в экспедиции. Даже когда здесь было полно народу, он и тогда считался лучшим среди многих. И в полевой практике и в геофизической теории равных ему в экспедиции не было. Его отряд специализировался на методе вызванной поляризации, и этот метод он за много лет довел до совершенства. Со своими талантами Ткач мог бы легко сделать более блестящую карьеру. Во всяком случае защитить диссертацию ему не составило бы большого труда, но он не видел в этом смысла. Ему нравилась его работа в том в виде, в каком он получал ее здесь. Ему нравилась полевая неустроенная жизнь. Кроме того, в этом маленьком поселке у Ткача была слава победителя, он считался настоящей легендой Рудознатцев. Здесь его звали Командиром, и эту кличку он заслужил еще будучи совсем юным пареньком, только‑только приехавшим сюда по распределению из института.

А еще у Командира был такой слаженный отряд, который он создавал годами. Сиплый, Митяня и Шурик работали с ним уже больше десяти лет, Рыжий пришел позже, но и он успел стать своим, занять только ему предназначавшееся место в этой точке времени и пространства. Все они, как и Командир, тоже не видели другой жизни для себя и не видели себя в отдельности от своего отряда, потому что вне него они были никем.

Так уж получилось, что отряд Командира сложился чуть ли не из самых бросовых отбросов местного общества. Митяня – старый ворчун, терпеть которого не могли ни соседи, ни сослуживцы. Сиплый – бывший пропойца, которого однажды еле спасли, вытащив пьяного из замерзающей лужи (он почти на год потерял голос и за это получил свою кличку). Шурик – монах в миру, крестится на каждом углу, губами шевелит в беззвучной молитве, откуда взялся в поселке, никто уже не помнил. Рыжий – разбитной парень, кончил бы в тюрьме или разбился бы на отцовском мотоцикле, если бы отец сразу после армии не отвел его насильно в экспедицию. Вот такой несуразный вроде бы комплект. Зиновий Федорович так и не смог понять, почему именно этот отряд стал самым лучшим в его экспедиции, почему именно он пережил все передряги последних лет и теперь даже задаром готов был на многое. Можно, конечно, объяснить все незаурядными качествами самого Ткача, но ведь до Сиплого, Митяни и Шурика люди в отряде у Командира не держались больше года, потому что работать с ним очень нелегко. А эти задержались, несмотря ни на что…