Дайка Бедоносова. Или приключения геофизиков

Практикант зашел через пару минут.

– Прошу любить и жаловать. Виталий Владимирович Носов. Виталик, значит, – представил его начальник и еще раз добавил: – Хороший парень.

Зиновий Федорович понимал, что Ткача на мякине не проведешь. Кто такой этот Виталик было видно сразу. О таких говорят – сам себе на уме, а еще – в тихом омуте черти водятся. Голоса его за эти три дня, что он провел в Рудознатцах, почти никто не слышал. Если его ни о чем не спросить, то он ничего и не скажет. В глаза не смотрит, встречного взгляда избегает. И вообще избегает быть на виду. Во дворе экспедиции есть скамеечка под двумя лиственницами. Там он обычно днями и сидел. Позовут его, скажут: отнеси‑ка вот это вон туда, или сходи‑ка вот туда и принеси вон то. Он сходит, отнесет или принесет, а после снова сядет на эту скамейку и сидит. В общем‑то никому он не мешал, глаза не мозолил, не перечил, не отказывался, не клянчил, не канючил, но все же что‑то такое в нем было раздражающее. Такие люди всегда раздражают, потому что их грехов явно не видно, а на праведников они не похожи. Так и хочется сказать: «Ну чего ты здесь расселся?». Просто удивительно, как такие люди в МГРИ попадают. Туда обычно идут ребята целеустремленные, честолюбивые, в конце концов – романтичные. Этот же без искорки в глазах, без зудинки в пальцах…

«Папа – геолог, мама – геолог, и сынка туда же сунули для продолжения династии», – с первого взгляда решил Ткач.

На вид Виталику трудно было дать даже восемнадцать лет, тем более трудно было представить, что он уже отслужил в армии. Ростом ниже среднего, щупленький, глаза птичьи, губки надутые, неулыбчивые, волосы русые, жиденькие. Отвесишь ему оплеуху – не обидится, а если и обидится, то вида не покажет; похвалишь его – благодарного взгляда в ответ тоже не жди. Поди его разбери, какие у него на самом деле мысли в голове. Ткачу не хотелось брать мальчишку с собой. Не внушал он доверия.

– Вот что, Виталий, – Зиновий Федорович для проформы нахмурился, чтобы важность момента показать. – Дело у нас тут появилось на сто рублей. С Александром Ивановичем поедешь завтра в горы. Ты электрод в руках держал?

Виталик кивнул. После второго курса на практике в Крыму они под руководством преподавателя ходили несколько профилей с прибором. Прибор подержать Виталику тогда не удалось, потому что сам не попросил, а предложить ему не предложили. Но зато электроды он тогда натягался и кувалдой намахался так, что утром ныло все тело.

– Вот и хорошо, – Зиновий Федорович посмотрел на Ткача. – Ну, что подходит такой кандидат?

Ткач еще колебался.

– Другого варианта у нас все равно нет, – Зиновий Федорович с надеждой смотрел Командиру в лицо.

Ткач тяжело вздохнул. Деваться было некуда.

– Полевое обмундирование ему на складе надо выписать. Выезд завтра с рассветом. Утром машина будет стоять во дворе. В шесть часов просигналит три раза. Чтобы был уже одет и обут к этому времени.

Зиновий Федорович облегченно вздохнул. Раз Командир начал распоряжаться насчет завтрашнего дня, значит он дал согласие на это дело. Теперь можно быть спокойным…

Виталик закрыл за собой дверь, оставив о себе смутное впечатление. Вроде бы безропотен, дисциплинирован и исполнителен, но, с другой стороны, совершенно безразличен. Другой бы на его месте хотя бы поинтересовался, куда поедем или что делать будем. «Намучаемся мы с ним», – про себя решил Командир и посмотрел на начальника экспедиции с укором. Зиновий Федорович в ответ развел руки – дескать, какие времена, такие и практиканты.

– Ладно, – сказал Ткач. – Попробуем, – он специально сделал упор на это слово, чтобы избежать каких‑либо гарантий, хотя понимал, что его «попробуем» уже звучит как стопроцентная гарантия.

– Вот и отлично, – Зиновий Федорович довольно хлопнул обеими ладошками по столешнице. – Тогда я пойду бензин искать.

«Надо бы найти материалы по Трехреченской дайке», – подумал Ткач, когда вышел из кабинета начальника, и пошел в подвал экспедиции, где у них располагался архив.

 

В эту ночь Зиновию Федоровичу долго не спалось. Несколько раз он вставал, курил на кухне. Съел все котлеты, нажаренные женой на всю неделю. Вздыхал и смотрел на огрызок луны за окном.

В следующем году Зиновий Федорович собирался на пенсию. Очень не хотелось ему оставлять экспедицию в состоянии полной запущенности. Что скажут люди в поселке лет через десять? Ну да, был такой начальник – Тепляков Зиновий Федорович, он же Брежнев. Помним, помним. Это тот самый, который довел Рудознатцы до ручки… Вот и все, что они скажут.

И ведь никто не вспомнит, что когда Зиновий Федорович возглавил контору, в поселке практически ничего не было – ни клуба, ни кирпичного завода, ни больницы. Смешно сказать, чтобы зуб вырвать, за полста километров мотались на попутках. А теперь у них в поликлинике собственный зубоврачебный кабинет, рентгеновский аппарат, стационар на двадцать коек. Полмиллиона рублей по тем временам вложили. А сколько ему нервных клеток пришлось потерять еще в сравнительно молодом возрасте, чтобы все это обеспечить. За каждый рубль тогда приходилось в облисполкоме кровавым потом расплачиваться. Однажды даже в расточительстве обвинили, чуть партбилет на стол не положил. За двадцать лет работы на этом посту только пять раз в отпуск уходил, да и то каждый раз едва ли половину отгуливал. Как только сезон, весь поселок по грибы‑ягоды, а он то в область за оборудованием, то в степь, то в горы – чтобы лично проверить, как дела идут на объектах. Да и зимой работы всегда хватало… Никто этого уже сейчас не помнит, а через десять лет и подавно не вспомнит.

Грустно стало Зиновию Федоровичу. Он понимал, что его участь в любом случае – это забвение. В народе помнится только последнее слово и последнее дело, такая уж философия жизни. И хотя последнее слово еще не сказано, но оно все равно будет не за ним. Даже если на Карадоне найдут руду, все лавры достанутся не начальнику экспедиции, а Командиру. Оно, конечно, и правильно – Ткач того заслуживал, но ведь и Зиновий Федорович не зря эти двадцать с лишним лет коптил воздух в поселке.

– Ну, что ты себя изводишь? – сказал жена.

Она, разбуженная его вздохами, тоже пришла на кухню и с неудовольствием посмотрела на пустую кастрюлю и полную пепельницу.

– Иди, ложись, уже третий час. Ткачу твои вздохи все равно не помогут. Он и без них справится.

 

Ткач тоже не спал. Он сидел за столом при свете настольной лампы в своей маленькой холостяцкой квартирке, изучал материалы по Трехречью и сравнивал их с предстоящей работой в Карадоне. Перед ним были разложены геологические и топографические карты по обоим участкам, листы миллиметровки с графиками, полевой журнал и отчет по съемке в Трехречье.

Лицо Ткача – уже сорокалетнего мужчины – все еще было красиво. По мужски красиво. Особенно, когда он был так задумчив, и поперечная морщина глубоко рассекала его высокий лоб. Что‑то было в его профиле от римских полководцев. Многие женщины в поселке в свое время мечтали завладеть сердцем Командира, но он так и не связал свою судьбу ни с одной из них. Сначала не хотел мешать делу, а потом уже привык вот так коротать вечера один. У него даже телевизора не было.