Дайка Бедоносова. Или приключения геофизиков

Вся его жизнь была отдана этой профессии. Он давно не читал художественной литературы, не интересовался политикой, не строил бытовых планов. Работа огрубила его сердце, выхолостила память. Все промежуточные итоги в его биографии имели вид вот таких вот графиков и отчетов. Год за годом протекали по одному и тому же сценарию: летом в поле, зимой до ночи сидишь в камералке, да потом еще дома за столом додумываешь то, что не додумал на работе. Хабадон, Трехречье, Приэльбрусье, Верхний Передел, Карадон – все двадцать лет, как одна карта, на которой каждый год указан красным флажком в той или иной долине, на той или иной высоте над уровнем моря.

Командир просидел над старыми графиками почти до утра. Дайка в Трехречье действительно была очень похожа на дайку в Карадоне. Во всяком случае геологический состав у нее был тот же, а разница по мощности и протяженности тоже была не велика. Это упрощало дело. Всякое бывало в его трудовой биографии, но чтобы выезжать на объект без проекта – такого не было. Импровизировать Ткач не любил, он любил просчитывать свои действия хотя бы на пару шагов вперед. Материалы по Трехреческой дайке позволяли ему в общих чертах наметить план работ. Там тоже проводилась детальная съемка – тридцать четыре профиля, расстояние между пикетами – двадцать метров, то есть именно то, что нужно Зиновию Федоровичу. Правда там они провозились почти полтора месяца, но ведь тогда не было такой надобности спешить, да и делали они те работы одним прибором. Если повезет с погодой, то за день двумя приборами можно делать по шесть профиля. День отбрасываем на дорогу туда и обратно, день на графики, остается пять дней чистого времени. По шесть профилей в день – получается как раз тридцать. А если напрячься и делать по десять профилей?…

Ткач бросил на стол карандаш, потер уставшие глаза, и решительным движением нажал на лампе кнопку выключателя. Работе – работово, отдыху – отдыхово. Был уже четвертый час…

Но в кровати ему тоже долго не засыпалось. Мысли не отпускали. Он понимал, что любой план на бумаге всегда нещадно корректируется мелочами, которыми полна полевая жизнь. Командир привык делать поправку на десять‑пятнадцать процентов от запланированного объема работа. Уже лежа в постели он мысленно пересчитывал профиля. Даже с поправкой получалось, что он укладывается в требуемый объем. Плюс минус один или два профиля ничего не значат. Главное – получить информацию, а ее получить можно и с двадцати профилей. Для любого другого метода этого было бы мало, а «полярке» хватит и двадцати.

Вызванной поляризацией, или «поляркой», Ткач занимался с первых дней своего пребывания в Рудознатцах. Фактически он был родоначальником этого метода в экспедиции. По крайней мере учителей у него не было. Этот метод почему‑то не очень жаловали в других экспедициях, фактического материала по нему было немного, а соответственно и теоретическая база была бедноватой. Студенты в институтах «полярку» изучали поверхностно, литературы было мало, и Ткачу до многого приходилось доходить собственным умом. И тем ценнее был его опыт. Однажды ему даже предлагали составить курс лекций для одного института, но он отказался. Некогда тогда было, работы и без того хватало. Благодаря Ткачу «полярка» становилась все более популярной. Без нее не проводили уже ни одну съемку. А на таких объектах, как эта дайка, она была особенно ценна, потому что позволяла выявить руду во вкрапленном виде.

За окном начало светать. Ткач уснул на мысли, что архивные материалы по Трехреченской дайке нужно обязательно взять с собой в Карадон. По инструкции этого делать не позволялось, но кто в наше время смотрит на инструкцию…

 

День первый

 

Наступил понедельник. Три резких гудка пронзили серое утро поселка. Поселок еще спал.

Горную гряду на юге скрывала густая дымка. Роса густо выпала на металлических поверхностях. Старая вахтовка – ГАЗ‑66 – ждала последней отмашки. Почти пятнадцать лет возила она отряд Ткача. Где она только не побывала, и в каких только передрягах не участвовала – всего не вспомнить. Даже пулю на себя приняла однажды. Обшарпанная, помятая машина – полноправный и один из старейших членов этого коллектива. Когда ее привезли в экспедицию – еще новенькую и блестящую фабричной краской, – из нынешнего состава в отряде тогда работали только Ткач и Шурик. Митяня и Сиплый появились немного позже, а уж Рыжий и вовсе сел за ее руль только шесть лет назад. До него много шоферов крутили баранку этой машины, но мало кто из них проработал в отряде Ткача больше одного сезона. Один Рыжий попал в масть – наверно, потому, что в свои молодые годы не успел еще обзавестись этой водительской спесью, которая всегда так раздражала Командира.

Зиновий Федорович тоже пришел в экспедицию в такую рань, чтобы лично проводить своих людей на «святое дело». У него, как и у Командира были красные от недосыпа глаза, и этим они с Ткачем были похожи, но если Командир излучал привычное спокойствие, то начальник экспедиции был нервозен, все время что‑то советовал, наставлял.

– Рацию взяли?

– . Вы уже спрашивали.

– От перестраховки, Саша, еще никто не умирал. Не забудь ежедневно выходить на связь. Я Феде наказал, что на эту неделю пусть забудет о доме. И днем, и ночью будет сидеть в радиорубке

– Да не беспокойтесь вы так, – начальник уже начал надоедать своей суетливостью, – все будет хорошо. Готовьте стол для банкета.

– И водки побольше, – встрял Сиплый, сощурив хитрые монголоидные щелочки‑глазки. К какой национальности принадлежал этот безвозрастный прощелыга, никто не знал. Его в поселке называли то «монголом», то «басурманом» то просто «азиатом».

– Тебе работы не хватило? – Командир грозно глянул в его сторону.

Сиплый сразу сделал непричастное лицо и принялся помогать Шурику и Митяне, которые в это время загружали в вахтовку то, что не успели загрузить вчера вечером – спальники, палатки, походный сундук Командира. Вся внутренность будки была уже почти полностью забита. Рыжий тоже был при деле – он протирал лобовое стекло, насвистывая и сплевывая. Им всем было весело, несмотря на ранний подъем. Во‑первых, потому, что всегда весело отправляться в поле. Во‑вторых, потому что вечером, по приезду в Карадон, их ждали законные причальные. Была в отряде Ткача такая традиция – отпраздновать первый и последний день работы на объекте. В остальные дни – сухой закон. Сиплый в первое время долго мучался этим законом, но из отряда не ушел и со временем от своего беспробудного алкоголизма излечился.

Виталик появился здесь сразу после третьего гудка автомобиля.

– А вот и наша главная ударная сила! – провозгласил Сиплый.

Командир решил не утруждать себя представлением коллективу этого молодца. По большому счету его имя никому здесь не нужно. Для всех он до конца работы будет оставаться Практикантом.

Практикант был облачен в новую брезентуху, которую он вчера получил на складе: куртка слишком широка, штаны длинноваты, неразношенные кирзовые сапоги смотрелись чугунными болванками. В этой робе он был похож на бойца‑новобранца. «М‑да», – подумал Ткач и перепоручил Виталика Рыжему, чтобы тот до отправления занял его какой‑нибудь работой.

Виталик стал вяло елозить мокрой тряпкой по серому борту машины и никак не хотел идти на контакт с Рыжим. Тот ему за это время и анекдот рассказал, и насчет прохудившегося бензонасоса пожаловался, но Виталик и на анекдот не повелся и по поводу бензонасоса не поддакнул. Энтузиазм коллектива ему не передавался.