Дайка Бедоносова. Или приключения геофизиков

Основная часть будки была заполнена походным и геофизическим снаряжением. Ящики с приборами, палатки, рюкзаки, раскладушки, спальники, коробки с тушенкой, огромная катушка геофизического провода, тяжеленный бензиновый генератор, запасная шина, громоздкий сундук Ткача, связка электродов, полдесятка аккумуляторов – все это было компактно и плотно уложено по периметру. В центре оставался свободный пятачок, так что можно было вытянуть ноги и даже при необходимости лечь двоим человекам на полу в полный рост.

Солнце, плывущее вслед за машиной, жалило через окна в глаза, рассыпалось множеством ярких бликов на никелированных замочках ящиков, его лучи завивали в спираль радужную пыль под потолком. День обещал быть жарким.

Виталику отвели место на продолговатом бауле возле двухсотлитровой бочки, полной бензина. То, что в ней бензин, было понятно по запаху, разлившемуся по всей будке, а также по плеску, раздававшемуся во время движения. Эту бочку вчера наполняли по литру из всех возможных источников, которые можно было отыскать в поселке.

С другой стороны от Виталика бочку подпирал бородатый молчун Шурик. Он сразу прислонился к ней, как только машина тронулась в путь, и надвинул панаму на лицо. Эту панаму армейского образца он носил и днем и ночью, а черную бороду стриг шесть раз в год. Можно было подумать, что Шурик дремлет под панамой, но его слегка шевелящиеся губы свидетельствовали, что это не так. Шурик не дремал, он молился. Он молился в любое свободное время одной и той же молитвой: «Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святой». Уже много‑много лет его губы произносили эти слова – думно и бездумно. Шурик очутился в отряде Ткача самым первым из всех. Как выяснилось, он очень хорошо разбирался в электронике. К тому же Шурик был стопроцентно дисциплинирован и непритязателен. Ну, а к его религиозным предрассудкам Ткач относился спокойно. В поселке Шурика считали блаженным. Он всем чинил телевизоры, магнитофоны, утюги, и денег за это не брал.

Митяня, как старший по возрасту, занимал самое удобное место в будке – он полулежал на поставленных друг к дружке ящиках с аппаратурой и латал свою брезентуху большой портняжной иглой. Сиплый неприхотливо устроился на спальнике, разостланном прямо на полу, и вольготно скрестил по‑турецки босые ноги.

Все они мерно покачивались в такт движению. Некоторое время молчали, переводили дух после погрузочно‑отчальной суеты.

Практикант мельком исподлобья окинул всю компанию и тут же опустил глаза, напоровшись на изучающий, наглый взгляд Сиплого.

В свои двадцать три года Виталик обладал одной способностью, которая не всегда доступна и более взрослым людям – он умел практически с первого взгляда безошибочно определять, кого из людей стоит опасаться, а кого нет. В частности, этого безвозрастного, невысокого и очень юркого типа с монголоидными очертаниями лица и плутоватыми щелками глаз стоит опасаться больше других – это Виталик понял сразу. Такие типы влезут в любую едва приоткрывшуюся щелку, первыми разведают самые сокровенные тайны и цинично высмеют их перед всем народом.

– Ну, что Практикант? Готов к труду и обороне? – спросил Сиплый, словно подтверждая опасения Виталика.

Виталик нахмурился. Из прежнего опыта он знал, что в первый день в новом коллективе не надо улыбаться всем и каждому и не надо отвечать на всякие шаблонные глупости, вроде той, которую сейчас сказал Сиплый. Ничего умного в ответ сказать Виталик не мог, а глупостью глупость все равно не перешибешь. Лучше промолчать, причем хмуро промолчать. Он понимал, что и без того симпатий ни у кого не вызывает. И даже если постараться как‑то заработать эти симпатии, то в итоге будет только хуже. Так было и в школе, и в армии, и в институте.

– О, смотри‑ка, старик, – Сиплый расплылся в широкой улыбке. – А Практикант‑то нам серьезный попался. Не чета прежним. Был у нас только Шурик молчун, а теперь еще один навязался. Может он нами просто брезгует? Может и руки ветерану геофизического труда не подаст?

Азиат вдруг резко протянул Виталику свою раскрытую ладонь. Виталик не ожидал такого маневра и на секунду замялся, но все же ответил на этот жест пожатием. Пожатие с его стороны получилось вялым, зато Сиплый, кажется, приложил все свои силы. Вряд ли азиат был искренним, он явно затевал какую‑то пакость. Виталику случалось в своей жизни вот также обманываться. Люди сначала вроде бы показывали свое расположение, а потом начинали ржать прямо в лицо.

Сиплый словно подслушивал его мысли.

– Не нервничай, не съедим. Мы сами всего на свете боимся. Я просто проверял тебя на вшивость. У нас тут много практикантов побывало, но достойных можно пересчитать по пальцам. Как это говорится в Библии: «Званных много, а избранных мало». Правильно я трактую, Шурик?

Шурик даже глаза не открыл. Митяня тоже долго терпел и пытался полностью сосредоточиться на ремонте своей одежды. Уж Митяня‑то знал наверняка, что весь этот концерт разыгрывается не столько для Практиканта, сколько для него самого. Потому что у Сиплого по жизни была одна цель – довести Митяню до белого каления. Наконец старик не выдержал.

– Твою ж дивизию, – проворчал он, – хамло ты узкоглазое! Уж чья бы корова мычала. Сначала в зеркало на свою рожу посмотри, потом к людям приставай. Избранный у нас тут нашелся. Еще Библию приплел…

– А вот рожи моей, многоуважаемый Митрий Палыч, попрошу не касаться. Сейчас вообще не обо мне речь.

– Об тебе, мурло басурманское, только об тебе у нас все дни и ночи речь идет. Я бы таких, как ты, американцам на парашюте сбрасывал, и никакой атомной бомбы не нужно. Понаплодились на нашу голову, монгольские отродья, продыху от вас в России не стало. Мало вас на Куликовом поле били.

– Я, между прочим, по паспорту украинец…

– Поглядите на него! Хохол у нас тут выискался с паспортом. Да у тебя отродясь никакого документа кроме справки из вытрезвителя не было. Как родился в луже, так и подохнешь в ней, и никто не вспомнит, что жил такой человек на свете.

– У меня, кстати, не только паспорт имеется, но еще и военный билет. Я бы тебе показал, да дома забыл.

– Какой у тебя дом, колючка верблюжья? Твой дом – лужа…

На этом знакомство закончилось. Для старика и Сиплого уже никого больше не существовало, кроме них самих. По сути, ни тот, ни другой никакой опасности для Виталика не представляли – такой вывод можно было сделать из этой короткой сценки. Митяня и Сиплый компенсировали друг друга, поглощали друг друга и всю свою энергию тратили только друг на друга. Они могли вести эту беседу весь день с небольшими только перерывами. Все зависело от вдохновения Сиплого, который умело управлял процессом, как хороший тамада управляет застольем. Если ему надоедало, он прекращал подзуживать старика, и тогда тот утихал на время. Если же Сиплому наскучивала тишина, то завести старика не составляло труда – достаточно было сказать только одно слово.

Виталик стал смотреть в окно. Высокие стебли кукурузы сливались на скорости в сплошную зеленую стену вдоль дороги. Лишь изредка кукуруза расступалась, чтобы на мгновение показать несколько беленых мазанок казачьего образца. Хутора на этом шоссе попадались не часто и почти не нарушали общего однообразия кукурузного пейзажа, который вскоре стал наводить на Виталика такую же тоску, как и непрекращающаяся перебранка двух несимпатичных ему людей. Если бы у него была такая же панама, как у Шурика, он сейчас охотно бы сымитировал дрему. В поселке он хотя бы мог спрятаться на скамейке под лиственницей, здесь же был открыт всем взглядам.