Дебютная постановка. Том 1
– В доме Владилена все окна были нараспашку, я видел, что там полно гостей, музыка доносится, голоса, смех, в общем, народ веселится. А хозяин сидит один на крыльце. Меня будто по сердцу резануло, понимаете? Печальный, одинокий… И я подумал, что, может, нужно поддержать как‑то или просто побыть рядом.
– То есть он вас не звал, не приглашал?
– Нет, – покачал головой Николай. – Я сам подошел.
– Хорошо. О чем вы говорили?
– Да так, ни о чем особенном. Немножко о футболе, немножко о погоде. Владилен обычно разговорчивый, всегда в центре внимания, любит рассказывать, особенно про поездки на гастроли, всякие смешные истории вспоминает, анекдоты травит, а тут сидел и еле‑еле слова из себя выдавливал.
– То есть был подавленным?
– Ну, наверное, можно и так сказать.
– Как вам показалось, Николай Андреевич, Астахов был именно подавленным или, например, испуганным? Или просто расстроенным?
Губанов не очень уловил разницу между «подавленным» и «расстроенным», но следователю, конечно, виднее, особенно такому дотошному и внимательному. А вот был ли Владилен испуганным? Пожалуй, нет. Точно нет. Понятно, почему Дергунов спрашивает об этом: возможно, среди приехавших на дачу гостей оказался кто‑то, кого певцу стоило бояться. Кто‑то, кто знал о Владилене что‑то нехорошее или даже опасное. Шантажировал его или угрожал… Но Астахов ни словом не обмолвился ни о чем таком. Николай отчетливо помнил исходящий от сидящего рядом соседа запах одеколона, смешанный со свежим перегаром, и тихий, какой‑то монотонный голос, безразличный, угрюмый. «А какой смысл? – проговорил Астахов, когда обсуждали победу «Торпедо» в недавнем матче. – Какой смысл во всех этих играх и этих победах? В этих голах и очках? Нет никакого смысла». Николай удивился, но спорить не стал, хотя и не был согласен. Заговорили о погоде, о том, что давно не было дождя и даже ночью не наступает освежающая прохлада, и снова Владилен сказал что‑то о смысле, дескать, какой смысл думать об этом и переживать, если мы все равно не можем ни на что повлиять или что‑то изменить.
– Нет, – твердо ответил Губанов, – испуганным он не выглядел, в этом я уверен.
– Потерпевший не называл вам имена гостей, которые позавчера находились у него на даче? Может быть, не имена, а должности, места работы?
– Да я не спрашивал, – пожал плечами Губанов. – Какая мне разница? Все равно я никого из них не знаю.
– Ну да, ну да, – понимающе покивал следователь.
Они проговорили почти два часа, Николай сперва во всех деталях описал свою последнюю встречу с Астаховым, затем пошли вопросы о более ранних событиях. Что рассказывал Астахов о себе, о своей жизни, о своих женщинах, об интригах в театральной среде? Кто к нему приезжал за все годы, что Губанов был знаком с соседом? С кем из соседей по даче Астахов общался, с кем дружил, кто был вхож к нему в дом? Что говорят о Владилене Семеновиче в поселке, не ходят ли какие сплетни о нем? Какие напитки предпочитал употреблять потерпевший и много ли мог выпить за раз?
В конце Губанов внимательно прочитал протокол, написал, что замечаний и дополнений не имеет, поставил подпись и, уже уходя, вдруг спросил:
– Какое у вас образование, товарищ Дергунов?
Тот глянул недоуменно, помолчал немного, будто осмысливая неожиданный и не вполне уместный вопрос.
– Высшее. А в чем дело? Почему вы интересуетесь?
– Я же кадровик, – улыбнулся Николай. – У нас в системе МООП острая нехватка квалифицированных кадров, вот я и хотел узнать, где готовят таких хороших следователей.
– Ах это… – Лицо Дергунова, слегка напрягшееся, снова расслабилось. – У меня непрофильное образование, я окончил педагогический, по диплому – учитель истории. На следственную работу направлен по комсомольской путевке, но мне очень повезло с наставником. Знаете, бывают такие старые опытные сотрудники, которые хорошо умеют объяснять, передавать свои знания. Натаскивать, одним словом. А про ваши кадровые проблемы я наслышан. Если честно, то и у нас не лучше.
