Девилз-Крик

– Ты опоздала, сестра Тремли.

Имоджин стояла в дверях церкви и, подавляя рвотный рефлекс, наблюдала за ужасающей картиной, раскинувшейся перед ней. Шесть фигур, одетых в красное, стояли над своими павшими собратьями, каждая держала нож. За ними прятались их сыновья и дочери в белом. Но пересчитав их, Имоджин почувствовала, будто у нее оборвалось сердце.

Она прочистила горло.

– Где мой внук? Где Джеки? – Имоджин вздрогнула от звука собственного голоса. Сухой, хриплый, полный отчаяния. Были времена, когда в этих стенах она управляла вниманием своих братьев и сестер. То были лучшие времена. Теперь она ощущала себя слабой, беспомощной и неуверенной в том, чем все закончится. В пистолете, из которого она не стреляла с детства, было шесть патронов. В глубине души она понимала, что их ей не хватит.

– Теперь он с нашим повелителем.

Одна из матерей шагнула вперед и подняла капюшон. Лаура Тремли смотрела на мать с тошнотворной ухмылкой. Белки ее глаз усеивали синие пятна, а кожу лица раскололи черные вены. Имоджин ахнула от отвращения.

– Боже мой, что он с тобой сделал, Лаура?

– Он открыл мне глаза, сестра Тремли. Показал путь к царству на земле. Он и тебе показал путь, но ты отвернулась от него, как жена Лота. Он не просто обратит тебя в соляной столп. Он надругается над твоей душой.

Остальные матери захихикали, и от этого хора злобных смешков у Имоджин волосы на руках встали дыбом. Лаура подняла жертвенный нож. Бледный свет, идущий сверху, высветил длинные шрамы на ее голых руках, старые раны от многочисленных кровавых церемоний Джейкоба.

Имоджин сделала шаг назад и подняла пистолет.

– Джеки в яме со своим отцом, и его кровь прольется ради всего этого мира. Как и ваша, – произнесла Лаура.

– Как и ваша, – вторили ей остальные пять матерей. Одна за другой они поворачивались и сталкивали своих детей в яму. Крик каждого ребенка разрывал тишину церкви, наполняя живот Имоджин свинцовым холодом страха. «Нет, Боже милостивый, нет, нет, нет…»

– Сегодня мы истекаем кровью ради нового мира, сестры.

Лаура резко направила острие ножа на Имоджин, но внимание той было сосредоточено на женщинах, стоящих у дыры в полу. Теперь, когда их дети оказались в яме, им больше не нужно было задерживаться в земной юдоли. Имоджин знала это кощунственное писание наизусть. Знала, что будет дальше, после принесения божеству жертв в качестве последнего причастия, и все же не могла отвести взгляд.

«Помни это, – прошептал отцовский голос. – Сохрани в памяти. Ради Джеки».

Одна за другой пять матерей, принесших Джейкобу потомство, подносили ножи к горлу и проливали свою кровь. Потоки вязкого черного масла хлынули из открытых ран, стекая по мантиям. Деревянный пол с шипением задымился под их рухнувшими телами.

Имоджин сделала глоток воздуха и поморщилась от едкого привкуса. От жары в помещении лицо заволок пар, сердце готово было выскочить от груди. Она крепко сжала револьвер и положила палец на спусковой крючок.

– Пожалуйста, не заставляй меня делать это, Лаура. Ради твоей матери, пожалуйста.

– Для меня моя мать мертва, – яростно выпалила Лаура. – Ты не более чем безбожная еретичка, пришедшая нарушить наше общение с единственным истинным богом. Но ты еще можешь обрести спасение, если пустишь себе кровь. Присоединяйся к нам, еретичка. Пусти себе кровь ради милости нашего господа.

Последующие события произошли для Имоджин Тремли слишком быстро. Позже, пытаясь пересказать их представителям власти, она обнаружила, что ее мысли размыты и искажены, словно скрыты слоем мутной воды.

Дочь бросилась на нее.

Откуда‑то сзади Генри Прюитт и Гейдж Типтри окликнули ее по имени.

Лаура Тремли запнулась о труп брата Адамса и, взмахнув ножом, кубарем полетела вперед.

Имоджин вскрикнула, когда лезвие рассекло ей левую половину лица, повредив роговицу и навсегда ослепив на один глаз. Она рухнула на колени и зажала руками лицо, запаниковала от внезапного ощущения тепла и влаги на щеках. Откуда‑то сверху раздался крик Роджера:

– Мэгги, Джерри, сюда, быстрее! Джини ранена!

– Вы все сгорите! – воскликнула Лаура, но Генри ударом приклада заставил ее замолчать. В следующую секунду он был уже рядом с Имоджин. Морщась, та посмотрела на него здоровым глазом. Он побледнел, кровь отхлынула у него от лица, и позднее Имоджин могла бы поклясться, что в ту ночь он постарел лет на десять. Как и все они.

Из дыры в полу эхом разнесся крик. Имоджин вскочила на ноги, зажимая одной рукой левую, пульсирующую болью половину лица. Между пальцев сочилась кровь. Она засунула отцовский пистолет за пояс грязных джинсов.

– Джини, подожди…

– Не обращай на меня внимания, Генри Прюитт. Наши дети там, внизу, с этим монстром. Нам нужно довести дело до конца.

И прежде чем ее успели остановить, Имоджин Тремли доковыляла до лестницы и стала спускаться во тьму Кэлвери‑Хилла.

 

4

 

Отец Джейкоб поставил идола обратно на алтарь и пристально посмотрел на детей. Они упали в эту залу, как ангелы с небес, если такое место вообще существовало. Раньше он верил в него, но те дни и та ложь остались позади. Когда он шевельнулся, дети вздрогнули от страха. Они сбились в кучу, как грызуны, собравшись в единую извивающуюся сущность в попытке отпугнуть хищника.

Но он не хищник. Нет. В минуты душевного страдания, здесь, внизу, во тьме этой земной Голгофы, Джейкоб Мастерс сомневался в своей преданности и вере. Сомневался в откровениях, данных ему Священным Писанием, высеченным на этих древних стенах, шепотом бога, идущим изнутри.

«Господь мой, – вопрошал он, – почему кровь невинных? Почему не принести в жертву ягненка, оленя или другого лесного зверя»

И его господь говорил на множестве языков, языков чуждых и незнакомых. Дразнящее шипение пронизывало его разум, его сердце, проникало в душу, и он знал, что это правда: Невинные – это звери, дитя мое. Они ничем не отличаются от агнцев из твоей книги лжи. Ни одно семя не прорастет без поддержки природы; поэтому земля тоже должна быть накормлена. Это – моя воля, как сказано в Старых Обычаях, начертанных на этих стенах.

Джейкоб подошел к древней стене, стал водить грязными пальцами по символам, открывшимся ему в трудное время. Это Писание стало его новой Библией, утешавшей, когда он больше всего в этом нуждался. Другого пути нет. Он чувствовал это сердцем. Небеса могут находиться здесь, на земле, и они зародятся здесь, пустив корни в глотках этих шести невинных.

Конечно же, их будет больше. Крови этих детей будет недостаточно. Со временем дети Стауфорда будут кормить его господа. Они найдут искупление в бурлящей утробе того, кто не имеет имени.

Крики, донесшиеся сверху, спутали его мысли и отвлекли от медитаций. В полумраке хныкали дети.