Друг и лейтенант Робина Гуда
Нахохлившиеся под своими серо‑зелеными плащами разбойники имели сейчас жалкий вид, и трудно было поверить, что голова каждого из них оценена в немыслимую кучу денег. Даже половина суммы, обещанной за одного из этих бродяг, сделала бы богачом любого жителя Руттерфорда… Или, вероятнее, сделала бы его покойником, позарься он на награду шерифа, как это уже случилось с шестерыми лесниками из Папплвика и с теми их товарищами, которые пытались отомстить за бойню на поляне Великого Дуба.
Почти весь июль в лесу шла ожесточенная, скрытая в глухих урочищах война аутло со стражами леса, а ко дню Святого Петра на старом кладбище Блидворса за церковью Святой Марии появилось семь новых могильных плит с вырезанными на них луками, – мест последнего успокоения лесников. Восьмую могилу отмечал только большой камень, но разбойники заставили настоятеля церкви освятить ее так же, как остальные. Лесные стрелки выбрали для могилы Вилла Скарлетта место под большими тисовыми деревьями, которые давали самые лучшие ветви для луков, и монах Тук после заупокойной службы пропел над простым надгробьем еще несколько псалмов, добавив к ним любимую песню Скарлетта о пастушке Розамунде.
Смерть Скарлетта и Тома Скотта, старейшины блидворских лесников, завершила войну «псов» и «волков». Теперь Шервудом почти всецело владели «волчьи головы», а десять шиллингов серебром, обещанные когда‑то Робином Локсли каждому из королевских лесных стражей, достались семьям тех лесников, кого похоронили за церковью Святой Марии. Выжившие удовольствовались половиной суммы, сочтя ее по‑королевски щедрой платой.
Сам король наверняка снял бы своим продажным слугам головы с плеч, прознай об этой сделке с бандитами – но где он был сейчас, грозный владыка Англии, Нормандии, Анжу и Аквитании, Ричард Львиное Сердце? До сих пор бряцал цепями в темнице германского императора. Зато лучники Робина Гуда могли скрываться за каждым деревом, и их колчаны всегда были полны стрел, а мошна – серебра.
Великий Королевский Путь на Йорк никогда не пустел, и, как ни разбрасывал странный главарь разбойников пенни и шиллинги по окрестным деревням, его казна не оскудевала.
Робин Локсли и впрямь вел себя очень странно… Настолько странно, что многие считали его сумасшедшим. Святые угодники, по английским лесам и дорогам всегда шастали объявленные вне закона отчаявшиеся бродяги, лишившиеся домов вилланы, разоренные сокмены, беглые сервы, а когда новоиспеченный король Ричард принялся выколачивать из англичан деньги на крестовый поход, таких изгоев стало еще больше, и зачастую они сбивались в стаи, как волки в голодный год. Их банды были куда опаснее волчьих стай, и расправлялись с ними безжалостней, чем с волками: едва ли какая‑нибудь из больших и мелких шаек, объявлявшихся за последний десяток лет в Нотингемшире, сумела пережить хотя бы одну зиму… Но несколько аутло под предводительством йоркширца Робина Гуда хозяйничали в Шервуде уже второе лето, больше того – вели себя так, будто являлись сюзеренами всей округи!
По правде сказать, еще никто из здешнего простого люда не знал таких щедрых сюзеренов – и таких веселых в придачу. Даже в церквях во время служб прихожане, хихикая, рассказывали теперь друг другу об очередной проделке лесных стрелков. Не смеялись только жертвы этих проделок. Впрочем, среди них никогда не бывало тех, у кого отобрали бы последнее. Напротив, многие бедняки сумели справиться с чрезвычайным сбором только благодаря безрассудно щедрой шервудской шайке, поэтому разбойники не испытывали недостатка в доброжелателях, готовых оповестить их о «кудрявых овечках», собирающихся двинуться через лес.
«Раздай все, что у тебя есть, дабы войти в царствие небесное», – возглашали все до единого проповедники, даже если сами и не думали так поступать. «Отбери все, что можешь, от одёжи до жизни, чтобы выжить», – так поступали раньше все разбойничьи шайки. Но еще никто и никогда прежде не отбирал у одних, чтобы отдать другим. И еще никто из аутло не превращал свои ограбления в бесшабашные выходки, достойные беззаботных подростков, а не затравленных беглецов. К тому же эти беглецы с несказанной наглостью осмеливались называть себя «вольными», как будто во всем Ноттингемшире только висельники, обосновавшиеся в Шервуде, обладали истинной свободой! Ходили даже слухи, будто Робин Гуд объявил Шервудский лес свободным от норманской хартии[1], даровав право охотиться там любому, кто может держать лук.
Конечно, это были всего лишь слухи, но находилось немало простаков, готовых в них поверить. И все больше деревенских юношей учились трубить в охотничьи рога, а все окрестные мальчишки вместо игры во взятие Иерусалима играли теперь в лесных аутло, стражников шерифа и наемников де Моллара; причем каждый сорванец желал быть только вольным стрелком, обводящим своих врагов вокруг пальца.
Пока что «волчьим головам» и вправду удавалось дурачить смерть.
Симон де Моллар еще не оправился от раны, нанесенной Робином Гудом, а разноплеменная шваль де Моллара – гасконцы, брабантцы, фламандцы – искала аутло в основном в питейных домах и под юбками местных женщин, поэтому люд по деревням все громче роптал, поминая «датский день»[2]. Шериф же Певерил, доведенный до остервенения тем, что во время его последнего тура[3] выборные от сотен не дали внятных показаний против разбойников, грозил самыми страшными карами за нарушение закона круговой поруки… Напрасно. Саксы явно готовы были поклясться не только на Евангелии, но и на Коране, что никогда не видели никого из шервудских висельников и едва ли что‑нибудь слышали о них. Мир в Ноттингемшире как будто повернулся вокруг своей оси, если круговая порука «волчьих голов» значила теперь для людей гораздо больше поруки, которую предусматривали английские законы.
– Ты должен спасти моих сыновей, – вдова Хемлок в упор посмотрела на главаря разбойников, который не отрывал глаз от гусеницы, меряющей методичными шажками стержень его лука. – Это твоя вина, что их приговорили к смерти! Да разве раньше они осмелились бы поднять руку на королевского оленя? Никогда! Они угодили в беду из‑за тебя, йоркширец!
– Брось. Твои парни сами виноваты, что влипли, – пожал плечами Вилл Статли. – Их прихватили у еще тепленького оленя – так чего же ты хочешь? Тот, кто суется в лес за олениной, должен быть попроворней, знаешь ли, и помнить, что брюхо любого стражника такое же мягкое, как у оленя…
Вдова Хэмлок резко повернулась к Виллу, и рыжеволосый крепыш попятился он шагнувшей к нему худощавой седой женщины.
[1] Имеется в виду Лесная Хартия – после норманского завоевания Англии почти все леса были объявлены королевской собственностью; Генрих Второй специальной Лесной Ассизой сделал шестьдесят лесов королевскими заповедниками – в их число входил и Шервуд.
[2] В начале 11 века при Этельреде Неразумном все датчане, жившие в Англии, были перерезаны в один день.
[3] Так называемый "тур шерифа", во время которого управитель графства объезжал свои владения для расследования гражданских и уголовных дел, проводился дважды в году.
