Друг и лейтенант Робина Гуда
Джон и раньше не был болтуном, но в последние дни на него, похоже, напала великая хандра. Теперь он открывал рот только для того, чтобы огрызнуться или выругаться – чаще всего на своем диковинном языке, которого не понимал даже Тук, свободно владевший дюжиной чужеземных наречий. И сейчас верзила как будто не услышал Дика.
За Маленького Джона жизнерадостно ответил Локсли:
– Оставь его, он все еще тоскует по своим штанам. Разве за несколько дней переживешь такую тяжелую потерю?
Вот теперь Джон резко обернулся и наградил йоркширца убийственным взглядом.
– Я бы их не потерял, если бы ты не затеял ту гонку через терновник!
– По нашему следу шли пять лесников и свора собак, так чего же ты от меня ждал? Чтобы я важно шествовал по Королевской Дороге? – возразил Робин. – Я просто не понимаю, чем ты так недоволен, Малютка! Царапины на шкуре заживут, зато ты наконец получил нормальную одежду вместо своих прежних смешных лохмотьев… А ведь Ури нелегко было подобрать шоссы по твоему размеру, да и мне они обошлись на два пенни дороже, чем обычные. Но разве я дождался благодарности? Куда там! Который день слышу от тебя только попреки, жалобы и нытье.
Джон открыл было рот, чтобы ответить, как вдруг совсем рядом раздался резкий вибрирующий визг, и из травяных зарослей выскочил черный, очень раздраженный подсвинок.
Брат Тук уловил краем глаза промельк черного тела справа и с криком: «Кабан!» шарахнулся в сторону. К несчастью, как раз в той стороне вышагивал по травянистому краю глубокой канавы Кеннет Беспалый, и фриар врезался в него. Кеннет вцепился в монаха, не удержался на ногах, и оба покатились по склону, вопя и ругаясь на два голоса.
Остальные стрелки среагировали на случившееся одним биением сердца позже: при возгласе «Кабан!» Дикон и Аллан рванули к ближайшему дереву, а Вилл с Робином схватились за луки, забыв, что из‑за мокрой погоды не натянули тетиву.
Подсвинок, довольный сумятицей, которую ему удалось внести в ряды двуногих, с диким боевым хрюканьем ринулся в атаку.
Джон каким‑то чудом сумел увернуться от несущихся на него полутораста фунтов свинины и приложил палкой по черному крутому боку. Удар был так силен, что хряк прокатился по мокрой траве с разрывающим барабанные перепонки визгом, врезался в ноги Виллу и послал того в бывший римский ров, навстречу карабкающимся вверх Туку и Кеннету. Сам подсвинок отчаянно барахтался, пытаясь встать, но его попытки привели лишь к тому, что он тоже перевалился через край.
В следующий миг Дик Бентли с воплем: «Мясо!» отбросил бесполезный лук и сиганул вдогонку за хряком, а Локсли с радостным боевым кличем недолго думая прыгнул следом за Диком.
Пятеро стрелков и громко негодующий хряк‑подросток кубарем покатились по мокрому грязному склону, поросшему редкой травой. Визг, ругательства, смех и вопли сопровождали спуск до тех пор, пока его не остановил полусгнивший ствол на дне канавы.
Подсвинок смолк первым. Он лежал под Робином Локсли, сжимающим мертвой хваткой его шею, и только изредка полузадушенно похрюкивал. Из людей последним замолчал Вилл, без передышки сыпавший ругательствами с тех пор, как «кабан» врезался ему под колени.
– Эй, как вы там? – осведомился Маленький Джон, заглядывая в ров. – Живы?
Он начал осторожно сползать вниз.
– Ты сбил меня с ног свиньей! – приподнявшись, прорычал Вилл.
– Свиньей? А разве это не кабан? – спросил Джон, как будто это было сейчас важнее всего.
Локсли захихикал, продолжая нежно обнимать свина за шею.
– ЭТО НЕ КАБАН! Это просто вонючий, мерзкий, наглый, шелудивый домашний подсвинок! – Статли повернулся, рассматривая животину, и ткнул пальцем в клеймо на выстриженном ухе. – К тому же принадлежащий злоязычной ведьме Хемлок!
Вилл разъяренно воззрился на Тука.
– Ты, ты… горлопан ученый, какого дьявола ты начал орать: «Кабан»? Чему тебя учили в Оксфорде и Саламанке? Латинист драный, даже не можешь отличить домашнюю тварь от дикой!
– Теперь я и сам вижу, что это обычная домашняя скотина, contra spem[1], – не моргнув глазом, бодро заявил грязный с ног до головы монах. – Стало быть, руттерфордская ведьма наслала на меня наваждение, тьфу, тьфу, тьфу! Вполне вероятно, именно она и напустила на нас эту зверюгу!
– Зверюгу сожрем, ведьме свернем шею! – Дик тщетно пытался вытряхнуть землю из взлохмаченных волос. – Хей, а где Аллан и Барсук, неужто до сих пор сидят на дереве? Лопни мои глаза, ведь у Дикона паслось полсотни таких тварей на выгоне в Эдвинстоуне, а он тоже принял эту скотину за кабана!
– Эффект толпы, – буркнул Джон, перешагнув через Кеннета и опустившись на полусгнившее бревно. – Стоит завопить одному – остальные тут же подхватывают. Будь нас сто человек, а не восемь, мы запросто смогли бы принять зайца за волка…
– Во, еще один умник! – заржал Бентли. – Ты, часом, не учился вместе с Туком в Саламанке?
– Подожди, что ты сказал про толпу? – Локсли перестал играть с ушами подсвинка и уставился на Маленького Джона.
– Эффект толпы, – недовольно ответил тот. – А что?
Робин рывком сел, и почуявший свободу подсвинок с визгом кинулся прочь по заросшему влажным мхом дну канавы.
– Куд‑да? – Дик попытался перехватить улепетывающую тварь за заднюю ногу, но не успел. – Какого черта ты его отпустил, Робин?! Это же был наш обед!
– Пусть бежит, – рассеянно отозвался Локсли. – Может, вдова накормит нас сегодня обедом получше. Да в придачу выкатит нам бочонок первосортного эля…
– Хха! Само собой, выкатит – подлив туда сначала отравы! – снова захохотал Дик.
Его смех стих, стоило ему взглянуть на Локсли.
Вожак аутло улыбался мечтательной улыбкой, которая была хорошо знакома шервудским стрелкам.
– Нет дыма без огня, – пробормотал йоркширец и повернулся к Туку. – Скажи, братец, кроме латинской премудрости тебя чему‑нибудь учили в Саламанке? Помнится, ты хвалился, будто знаешь лечебные травы не хуже любой деревенской знахарки… Это правда?
– Истинная правда и святая истина, non sccolae, sed vitae discimus[2], – важно подтвердил Тук. – А зачем тебе понадобились мои познания в травах? Неужели у тебя началась лихорадка от проклятущей мокрети?
[1] Вопреки ожиданию (лат.).
[2] Не для школы, но для жизни учимся (лат).
