Духовка Сильвии Плат. Культ
– Вы очень умны, – без тени улыбки отмечает он, снова откидываясь на спинку кресла.
– А вы очень красивы.
– Это не комплимент. Ум – последнее, что вам пригодится в Корке. Ему это не нужно.
– Что же ему нужно?
– Умение не выделяться.
– Вы им тоже не обладаете.
– Я священник религиозной общины. Мне не положено им обладать. – Он опирается на подлокотник. – Очевидно, вы неблагосклонно ко мне настроены, но пытались сделать комплимент?
Судя по всему, эта мысль его забавляет.
– Чтобы стянуть маску, которую вы носите.
– И как успехи?
– Под ней оказалась другая.
– Вы любите свою сестру, верно?
– Зачем вы задаете вопросы, на которые уже знаете ответы?
– И вы видите происходящее здесь иначе, нежели остальные.
– Не понимаю, о чем вы.
– Я вам не враг, Флоренс.
– Да. Будь я вашим врагом, вы бы не знали, куда себя деть.
Он медленно и протяжно вздыхает – на миг разом стягивает все маски, которые надевал годами.
– Когда я видел Джейн в последний раз, она просила связаться с вами. Она умоляла вас уехать отсюда. И пусть для вас это ничего не значит, но я умоляю вас о том же.
– Я не уеду без сестры.
Он сжимает подбородок в задумчивости.
– Она не хочет уезжать?
– Когда‑нибудь вы научитесь не задавать вопросы, на которые уже знаете ответы.
– Значит, вы намерены остаться?
– Только если не решусь на похищение. Что ваш Бог думает о похищении детей?
– От него родила юная девушка. Не думаю, что у него есть строгий кодекс касательно таких вещей.
– Вы точно священник?
Он позволяет себе горькую усмешку.
– Порой зло бывает необходимым.
– Так говорит Бог?
– Так говорю я.
В его взгляде что‑то проскальзывает, но я не успеваю уловить – это тут же смывает волной.
– Доктор. Какой он?
– Лучше бы вам этого не знать, мисс Вёрстайл.
– А вы знаете?
– Не все. Он умен и знает главное правило сохранения власти.
– Разделять и властвовать?
– Не доверять никому, кроме себя.
– В списке моих контактов больше убийц и воров, чем вы когда‑либо видели за свою жизнь…
– Он намного опаснее. И лучше вам с ним не связываться.
– Вы пытаетесь запугать меня?
– Я пытаюсь вас спасти. И нет, Флоренс, уверяю, я видел куда больше убийц, воров и лжецов, чем вы. Я же священник, – он посылает мне самоуничижительную улыбку.
– Чего вы хотите, преподобный? Моего отъезда? Без сестры я не уеду, но и увезти ее не могу. Какое вам до этого дело?
– Хочу поступить правильно.
– А кто поступит правильно с теми девочками, которые поют в вашем хоре? Кто защитит их?
– Я защищаю их.
– Неправда.
– Вы ничего не знаете обо мне, мисс Вёрстайл.
– О вас, отец Кеннел? О человеке, который продал душу за черное одеяние, крышу над головой и кусок хлеба?
– Разве преподобный Патрик поступал не так же?
Упоминание Патрика заставляет уязвленно умолкнуть – он попал в яблочко. Минуту я не могу проронить ни слова, теряюсь в небытии, пока стальные глаза преподобного наблюдают за моим падением, безмолвным, но неотвратимым.
Взяв себя в руки, вернув трезвость мысли, я устремляю взгляд на священника.
– Вы ничего не знаете о Патрике.
– Мы начинаем ходить по кругу.
– Когда моя жизнь рассыпалась на части, когда я рассыпалась на части, ваш Бог палец о палец не ударил, чтобы помочь мне. И вы следуете его примеру, поощряя все, что здесь творится.
– Бог никогда не посылает больше испытаний, чем человек может вынести.
– Должно быть, он считает меня очень сильной… Чем вы провинились?
По льду пошли трещины. Что‑то в его лице изменилось – совсем чуть‑чуть, но этого достаточно, чтобы понять: я попала в яблочко. Несколько секунд он сверлит меня взглядом. Один – один, преподобный.
– Бог, в которого вы верите, привел вас сюда. Чем вы перед ним провинились?
– Я провинился перед собой. Но не переживайте, мисс Вёрстайл. Свой крест я давно несу.
9
Как и все мужчины в общине, Питер Арго и его отец днем работают в поле. Также семья Арго занимается столярным делом – маленький островок того, что осталось после закрытия фабрики. Роберт говорит, они делают мебель для всей общины: столы, стулья, шкафы, кровати. Чинят все, что скрипит и плохо прикручено. Интересно, смог бы этим заниматься Сид? Нравится ли это Питу? В последние годы я потеряла связь с ними обоими.
Опилки шуршат под ногами. В конюшне пахнет сеном, деревом и лошадьми, которые так устают после тяжелого дня, что даже не обращают внимания на чужака. Одни лениво жуют сено, те, что поменьше и послабее, дремлют. Я подхожу к самой, как мне кажется, спокойной лошадке темно‑карамельного цвета, но она занята ужином, поэтому недовольно ржет. Точно так же она отзывается на посягательство на ее седло, по поверхности которого я едва успеваю провести. Ладно, я поняла: мне здесь не рады.