Духовка Сильвии Плат. Культ

– Я хотела узнать, как чувствует себя Мэри, – говорит она, устроившись на диване.

– Вы же видели ее. Почему не спросили?

– Мэри – редкий человек, редкий ребенок. Никогда не пожалуется, не признает, что ей плохо, даже если в самом деле плохо.

– У нее умерла мать. Как думаете, она себя чувствует?

В ее тонком и изящном лице, в немолодых, но красивых глазах небесного цвета читается искреннее сожаление, глубочайшее сострадание. Господи, а она хороша! – я верю ей. Почти.

– А ты, Флоренс?

– Я?

– Как ты себя чувствуешь?

Этот вопрос ставит в безнадежный тупик. Я так долго училась подавлять чувства, тренировать мимику, что иногда и сама не знаю, что творится в глубине. Не припомню дня, когда кто‑то так прямо и откровенно спрашивал бы обо мне. Все эти годы люди интересовались моей учебой, карьерой, банковским счетом и теми, кто бывает в моей постели, но не мной. Не тем, что у меня внутри. С тех пор как умер Патрик, никто этого не делал.

– Ты тоже потеряла близкого человека, – ее голос, мягкий и успокаивающий, выводит из забытья.

– Я должна быть сильной ради Молли.

– Молли! – Она улыбается, и в этой улыбке я узнаю́ Джейн – она улыбалась так же – улыбкой, полной любви и принятия. – Так ты ее называешь? Мне нравится.

– Да, это ее имя. Ее отродясь никто Мэри не называл.

– Она была очень впечатлена подвигом Богородицы.

– Не думаю, что она хочет повторить ее судьбу.

– У нее была благородная жизнь.

– Где же счастье в этом благородстве?

– Я понимаю твое беспокойство, Флоренс. Оно совершенно справедливо. У меня тоже есть младшая сестра. Была. – Ее лицо сереет, с него сходят краски. – Когда она умерла, я пыталась держаться, быть сильной, но это было ошибкой.

– Почему?

– Чем дольше подавляешь боль, тем сильнее она становится. – То, как она это говорит, искренне и обреченно, – это не может быть ложью. Никто не может так лгать. – Мэри очень хорошая девочка. Она стала нам с Йенсом как дочь, и ее семья стала нашей, поэтому, Флоренс, и ты нам не безразлична.

– Вы меня не знаете.

– Это не важно. Молли хотела, чтобы ты вернулась, она молилась об этом – и ты вернулась. Это все, что имеет значение. Тебе нравится у нас?

– Не знаю.

– Понимаю. Мы можем показаться чудаками из‑за оторванности от внешнего мира и приверженности старым устоям. Это непривычно, а порой дико для человека, который при обстоятельствах, подобных твоим, попадает в общину, но ты найдешь немало плюсов в нашем образе жизни, если познакомишься с ним лучше. Ты хочешь узнать нас лучше?

– Возможно.

Я вынуждена.

– Мы позволим тебе. Мы ничего не скрываем от новоприбывших и от тебя тоже не станем. Приходи к нам домой на ужин. Йенс будет рад тебе. Он был рад твоему возвращению.

Вы слеплены из того же теста и когда‑нибудь вернетесь, чтобы присоединиться к нам.

– Мы хотим, чтобы ты знала, на что соглашаешься или от чего отказываешься. Йенс покажет тебе общину, ответит на любые вопросы. И тогда твое решение будет справедливым и взвешенным. Согласна?

– Кем вы были до того, как приехали сюда?

Она улыбается, вспоминая прошлое.

– Акушером‑гинекологом.

– Вы познакомились с мужем в университете?

– Нет.

Я жду, что она продолжит, но рассказ не следует.

– Вам нравилась ваша работа?

– Да.

– Но вы отказались от нее ради того, чтобы жить здесь?

– Не совсем. Это был опыт, который Бог послал мне не просто так, поэтому теперь я помогаю женщинам в Корке.

– Принимаете роды?

– Да, но нечасто. К сожалению, община неумолимо стареет. С каждым годом остается все меньше женщин детородного возраста, но мы не отчаиваемся, потому что Бог пошлет нам новых сторонников, если посчитает нужным.

– Уверена, что так и будет.

Она хлопает себя по коленке и встает. Я тоже поднимаюсь.

– Пожалуйста, не рассказывай Мэри об этом разговоре.

– Я не могу ей лгать.

– Не лги. Скажи, что я приходила, чтобы пригласить тебя на ужин. И не забудь попробовать булочки.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента