Душа моя – Эвридика. Почти подлинная история
ПОДНОЖКИ
Главный Судия молча смотрел на темноволосую голову, склоненную над длинным списком имен. Упрямая, своевольная, гордая и еще – такая юная и неосмотрительная. Думать так, как она – опасно. Оставить жизнь тому, кто в списках. Изменить то, что предначертано – всё равно что нарушить закон. Свободный выбор – вот что нарушает равновесие. Боги и люди могут позволить себе это. Люди – потому что слабы, и их деяния, как бы ни превозносили они их, мало что меняют в картине мироздания. А у богов – свои правила игры. И не так уж часто поступают они, как им вздумается, а если всё же решаются на этот шаг, то всегда несут ответственность за содеянное. И наказание – неумолимо, неотменимо, и не заставляет себя ждать. Для бессмертных это участь порой горшая, чем смерть.
Девушка берет со стола следующий свиток. Сидящий рядом мужчина медленно проводит рукой сквозь пламя свечи. Огонь не обжигает его, а тянется вслед пальцам, точно не желая их отпускать, мужчина задумчиво гладит его, как маленького ручного зверька. Мысли текут безостановочно, следуя, как и огонь, плавному движению рук.
Вся суть мироздания – в вечном противостоянии Хаоса и Порядка. Добро так же способно нарушить баланс, как и Зло. Смерть, пощадившая тех, чьи имена попали в список, вынуждена будет потом прийти к тем, чье время ещё не истекло. И кто знает, как отзовется в бесчисленных веках и поколениях одно‑единственное «я так хочу»? Всё взаимосвязано, паутина мироздания раскинулась в бесконечности, и мы в центре её, вечные слуги Великого Равновесия. Мы – самые могущественные, и самые бессильные. Мы не имеем права отступать ни на шаг от предписанного нам. Долг – единственное, что нам дозволено. И не могу я ничего объяснить ей, не имею права. Свобода воли – самое прекрасное из того, что есть в этом мире, и самое дорогостоящее. Для таких, как мы – её не существует. Только Долг. И его нужно выполнять неукоснительно и безукоризненно. Это – цена нашей власти и бессмертия. Истинные Знание и Сила стоят дорого, а Вечность – ещё дороже. И за все надо платить. Собой. А как ещё иначе?
И пока Главный Судия размышляет в беспокойстве, дочь смотрит в списки и не различает слов. Она снова вслушивается в далекие голоса.
– Расскажи мне о Смерти, Эвридика. Расскажи, и я спою о ней!
– Она прекрасна, эта Темная принцесса Смерть… Руки её как белые лилии, волосы как грозовая туча, она высока, стройна, её глаза как темные зеркала, в них вспыхивает звездный свет, от неё веет покоем и тихой радостью.
– Ты слагаешь песни не хуже меня, милая моя женушка. Но отчего ты так зовешь её? Кто сказал тебе её имя?
– Никто, я сама его придумала.
Жаркое лето шло на убыль. Вечерами становилось прохладно, и Орфей всё чаще уходил бродить по полям и рощам один. Эвридика не возражала и не сетовала на одиночество, природа увядала, готовясь к зиме, и она слабела – вместе с ней. Так было всегда, зима была временем сна и отдыха – её нельзя было отменить, только пережить – до следующей весны.
Облик прекрасной, бледной принцессы заполнял теперь все мысли певца. Когда спускалась на землю ночь, он шел на берег ручья и там, в тишине и лунном свете, рождались нежные, печальные мелодии. И чем ближе подступало время ветров и дождей, тем прекраснее становились его гимны, воспевавшие принцессу Смерть. Природа угасала, а они набирали силу. И чем величественнее звучал новый гимн, тем жарче были объятия Орфея и Эвридики, когда он возвращался домой. Одиночество и печаль сменялись стремительно пролетавшими часами, полными страсти и неги. Холодное дыхание вечности растворялось в блаженстве и неистовстве желаний. Из смерти в жизнь. Изо льда в пламя. Жар объятий нежной, трепетной подруги заставлял Орфея всё сильнее жалеть темную принцессу, одинокую узницу Долга, не ведающую любви и ласки. И тем прекраснее были его песни о ней.
Иногда он не понимал, в кого влюблен больше – в свою жену или в придуманный ею образ, завладевший его мыслями. И хотя страх порой сжимал его сердце, он успокаивал себя тем, что образ этот – всего лишь выдумка Эвридики, и поклоняясь ему, он в действительности, лишь отдает дань прекрасной и доброй своей подруге, ее нежной, любящей душе, ее щедрому сердцу.
Ветреным, дождливым вечером, в сгустившихся сумерках, когда Орфей сидел на ступеньках, подкручивая колки лиры, невдалеке показалась женщина. Она шла медленно, словно в раздумье, останавливалась, оглядываясь вокруг – как если бы была не уверена, что идет в правильном направлении. Темно‑синий плащ скрывал фигуру, край его, наброшенный на голову, не позволял разглядеть ее лицо, только золотистые волосы выбивались из‑под плотной ткани, ветер подхватывал пряди, а она нетерпеливо перехватывала их и прятала обратно.
Певец заметил её, когда она была уже совсем близко. И вскочил на ноги, внезапно поняв, кто перед ним.
– Мама?!
– Здравствуй, сын. Рада встрече с тобой. Как здоровье жены твоей, Эвридики?
– Она спит, мама. Я разбужу её…
Он бросился к двери, но Каллиопа остановила его.
– Нет. Я пришла не к ней – к тебе.
– Ты не хочешь увидеть ее?
– Не сейчас, Орфей. Может быть, позже.
Она опустилась на ступеньку, и похлопала рукой около себя, приглашая его сесть рядом. Он повиновался.
– Что‑то случилось, мама? Ты – редкий гость.
– Расскажи мне о твоем новом увлечении, сын.
– Я не понимаю тебя.
– Тогда расскажи мне о своих новых песнях, Орфей. О гимнах, воспевающих Смерть. Разве это тема достойная тебя?
– Смерть – часть нашей жизни, мама. Тебе ли не знать об этом? И что плохого в моих гимнах? Разве они не так же мелодичны и прекрасны, как и всё остальное?
– Зачем ты зовешь её, Орфей? Зачем ты просишь Смерть о встрече?
– Я не зову её, мама. Я просто пою о ней. О Темной принцессе, узнице Долга, прекрасной девушке, которая не властна распоряжаться собой, которая освобождает других и не свободна сама. И это ведь просто поэзия, мама. Фантазия, полет воображения – не более того. Вряд ли она слышит меня.
– А что, если слышит, Орфей?
Певец рассмеялся.
– Надеюсь, ей нравятся мои песни! Но вряд ли я когда‑нибудь узнаю об этом. Не волнуйся, мама, пойдем в дом, я разбужу Эвридику, она будет рада встрече с тобой.
Каллиопа покачала головой.
– Мне нужно идти, сын.
– Ты пришла так нежданно и говоришь загадками. Может быть, ты побудешь подольше и расскажешь, что так обеспокоило тебя. Неужели ты пустилась в путь только из‑за этих моих песен?
