Двое суток до рая

Гештупельтер обхватывал скрипку своими тонкими пальцами, нежно скользил по ее лакированной поверхности, лаская, а затем сжимал так, что белели костяшки. Словно хотел задушить, лишить ее голоса. С первых нот инструмент охватывала дрожь, которая передавалась и самому музыканту. То ли боль, то ли экстаз. Юный Гештупельтер закусывал губу и неистово терзал струны, роняя на лоб мягкие черные кудри. На виске билась жилка. Он стремился подчинить себе музыкальную душу скрипки, заставляя ее выть от его, Гештупельтера, боли и ненависти. Он упивался ее страданиями до конца игры и аплодисментов.

Его ненависть к занятиям музыкой была безмерной. И эту ненависть нужно куда‑то девать, иначе она сожрала бы юного Гешу изнутри. Он трансформировал эту темную эмоцию в игру на скрипке. И со временем научился испытывать мазохистское удовольствие, вибрируя от чувственного напряжения в унисон со скрипкой. Ненависть. Боль. Страсть. Экстаз. Аплодисменты. Расслабление.

– Это же чистый секс, – шепотом произнесла какая‑то женщина, сидевшая рядом с матерью Геши на отчетном концерте в его музыкальной школе. Собственно, этот «чистый секс» и определил Гешино будущее. После школы под давлением мамы и бабушки он поступил в музыкальное училище по классу скрипки. Чтобы сделать ненависть к музыке делом всей своей жизни. В тот день ловушка захлопнулась.

Первые два года обучения дались Геше не без труда, но гораздо легче, чем он представлял. Он оказался самым красивым студентом на курсе и одним из самых перспективных. Его экзальтированная манера играть была поводом для постоянных обсуждений. Девицы сходили по нему с ума. Это восхищение льстило юному скрипачу, но пускаться во все тяжкие Геша не спешил. Почему? Он не знал. В музучилище ходили сплетни, что Гештупельтер с большим удовольствием трахает свою скрипку, чем млеющих по нему сокурсниц. Да так и было.

Пока он не познакомился с Беллой.

Белла была на два года младше Геши и не обладала музыкальными талантами. Какой‑либо выдающейся внешностью – тоже. Зато она считала себя стильной барышней. Когда все носили джинсы и кроссовки, Белла упорно ходила в длинных юбках и туфлях. Непременно в берете, который должен был подчеркнуть ее творческую личность. Потому что без берета ее нечем было подчеркивать. Белла поступила в училище благодаря протекции и родительским деньгам. И она обладала бульдожьей хваткой и бешеной целеустремленностью, которые в этом мышонке трудно было заподозрить. Друзья называли ее Белка. Если бы у нее были друзья.

Она без иллюзий оценивала свои музыкальные способности и творческие перспективы. И поступила в училище с единственной целью – выйти замуж за будущего гения. Белла начала его поиск с первых дней учебы. Такой у этой девушки был жизненный бизнес‑план. Какая любовь, вашу ж мать. Чистый расчет, без глупостей.

Для начала она просто собирала информацию обо всех, кто достиг малейших успехов. Посещала репетиции, концерты, опрашивала сокурсников и преподавателей. Она напросилась на должность репортера в студенческую газету. Ее острый носик разнюхивал события и подробности лучше опытного сотрудника правоохранительных органов. К концу первого месяца учебы у нее был готов список претендентов на ее, Беллы, руку и сердце, плюс пухлые досье на каждого их них.

Достойных кандидатов оказалось пятеро. И первым в списке значился Миша Гештупельтер. Не потому, что он был гениальнее, красивее или перспективнее остальных. А потому что, увидев его, Белла сразу поняла, какая он трепетная лань. И как легко эту лань заарканить. И Геша был свободен. Белла с негодованием отбросила слухи о его гомосексуальности. Предполагая, что дело в отсутствии любого сексуального опыта. И она оказалась права. Лишь раз послушав его игру, она все про него поняла.

Геша не подозревал, какое цунами на него надвигается. И что загонять его будут, как дикого зверя. И, увы, успешно загонят. К несчастью для себя, он действительно был девственником, отдававшим все эмоции и прикосновения скрипке, пренебрегая сокурсницами. Но пока другие девицы только сплетничали про красавчика, Белла вычертила план его захвата.

Поэтому на первом же свидании она сделала Геше минет. Строго говоря, это не было свиданием. Она подкараулила его после занятий, представилась репортером студенческой газеты и предложила прогуляться. Она быстро и убедительно говорила о том, как непросто приходится первокурсникам среди старших студентов, почти состоявшихся музыкантов. Особенно девушкам. А что делать, когда речь идет о таких выдающихся личностях, как Геша? Да‑да, Михаил, вы – истинный талант. И она привела фразу преподавателя из своего досье. Вы практически гений. Белла закончила тем, что хочет взять у него интервью для студенческой колонки. Блиц с будущей звездой.

Геша, который не выделял из толпы эту серую мышь в берете и назавтра не смог бы вспомнить Беллино лицо, обратил к ней слух. А Белла, продолжив дозволенные речи, все лила и лила ему в уши ядовитый елей.

За милой беседой они прошли несколько кварталов и свернули в парк. Со стороны казалось, что парочка студентов вышла на прогулку и бесцельно бредет по осеннему городу, куда глядят глаза, уставшие от партитур. В действительности они шли по заранее намеченному Белкой маршруту к скамейке в тенистом уголке парка. Погода для середины осени стояла превосходная. Солнце светило ярко, но грело скупо. Стратегическая лавка была пуста. Вокруг желтели кустарники, полностью закрывая от мира тех, кто на нее садился.

Геша опустился на лавку под несмолкаемый аккомпанемент Беллиных дифирамбов. Сел и положил возле себя папку с нотами. Скрипку. Но Белла не стала садиться. Она опустилась на колени у его ног, прямо между широко расставленных худых Гешиных коленок. И продолжая смотреть ему в глаза, начала расстегивать его джинсы.

Ситуация для него была настолько из ряда вон, что Геша окаменел от неожиданности. Он понятия не имел, что должен говорить, как поступать и куда ему деть свои руки. А Белла действовала так уверенно и быстро, что он засомневался в собственной оценке происходящего. А заодно и в его реальности. Миша Гештупельтер застыл, словно его пригвоздила к этой лавке взглядом медуза Горгона и не мог пошевелиться. Он был в шоке, как бабочка, которую вот‑вот пришпилят длинной иглой к деревянной подставке.

Геша опомнился от изумления в тот момент, когда было слишком поздно. Он не смог бы остановиться, даже если захотел. А он и не хотел. Он себе сейчас не задавал вопросов: хочу, не хочу. Мозг был в нокауте. Тело звенело от напряжения.

Ветер поднял Гешины ноты в воздух и разметал их по полянке. Когда последний нотный лист плавно ложился на землю, Белла вытирала рот. Скрипка тихо лежала рядом с хозяином.

После «интервью» на парковой скамейке в Гештупельтере разом проснулись чувственность, чувствительность, сексуальность и возбуждение. А с ними – бешеное эмоциональное и физическое напряжение. Все это и раньше присутствовало. Но сам Геша был какой‑то примороженный, индифферентный. Он раскрывался только в те моменты, когда начинал терзать скрипку, свою любовницу и заклятую подругу. А теперь с него словно стянули вакуумную упаковку и разогрели в микроволновке. Сам Геша сказал бы, что с него содрали кожу, настолько обострилось его восприятие. Мир изменился и, обновленный, обрушился на него. Новые звуки, эмоции, тактильные ощущения, трепет, предвкушение, желание, нетерпение, запахи, страсть. Особенно запахи. Они донимали Гешу больше всего.

Белла пахла очень приятно. Возбуждающе приятно. Он не понимал – чем. Какая‑то смесь ванили, пряных цветов и еще чего‑то неуловимого. Именно «неуловимое еще» и срывало его с цепи. В запахах, которые окружали Беллу, Геше не нравилось только одно – лилии, которые она любила, его отталкивал их удушающий аромат. Белла была помешана на этих цветах.