Folie a deux
Ганс властно встал с кресла. Моя комната начала поначалу искажаться, затем дребезжать, стекла бойко вылетели из своих рам, невероятной мощности взрыв прогремел, и я успел закрыть своё лицо руками, чтобы обломки и предметы не повредили меня, обожгло чем‑то сильно, всё рушилось, подобно извержению в Помпеи, ото всюду падали искры. Я кричал от собственного страха, от дикого желания сказать Гансу правду, покаяться во всем – да хоть бы и ему. Со мной случилась странная и неописуемая истерика. И вдруг всё стихло. Я лежал на полу лицом вниз. И когда медленно поднял голову и осмотрелся по сторонам рядом не было ни Ганса, ни света торшеров и бра, ничего не было. Вверху – черная бездна звездного неба. Звезды становились ближе, они падали на меня – не звезды вовсе, мягкие холодные снежинки – медленные, статные – единственно‑прекрасные в этом ночном хаосе. Снег в конце апреля. В комнату падал мягкий белый снег, и вошла девушка. Красивая, бледная, одетая в темно‑синее платье в пол. Её шаги медленные. Движения мягкие. Поступь уверенная, строгая. Она осторожно подходит ко мне. Я смотрю на неё остолбенело и не могу сказать ни слова. Губы не подчиняются моей воле. Хрустальная ваза – последнее что падает с полки моего шкафа. Её осколки долетают до меня и больно ранят руку… Я вздрагиваю от резкого и непонятного мне. И вдруг мои зрачки меняют форму и цвет. Загривок щетинится. Я слышу, как Джошуа восстаёт дикой силой рвать на части плоть, мне начинает казаться, как кости внутри меня ломаются и на их месте вырастают металлические шипы. Девушка стоит совсем близко, а из меня вырываются не слова – поначалу чуть слышное рокотание где‑то в глотке, затем рык, через мгновение зверь не оставит живого места на этой бледной статуе. Почему она не уходит? Он ведь убьёт её, как убил того недоумка, который лишил меня брата.
– Не бойся меня…, – неожиданно шепчет она…, – Почему ты меня боишься? Разве я нападаю? Разве хочу причинить зло?
Я молчу. Джошуа наблюдает за каждым её движением и скалится белоснежными клыками. Его пасть приоткрыта, он нервно дышит, и капелька слюны падает вниз, на раскаленный пол… а я не чувствую боли.
– Дай мне свою руку…, – и не дожидаясь согласия её рука осторожно касается той, что изувечена осколками вазы, – Бедный…, бедный мой… ты дрожишь… отчего?
Джошуа опускает голову, смотрит исподлобья, начинает зачем‑то пятиться назад…. Куда же ты? Сейчас – когда так мне нужен?! Ты тоже боишься? Но зверь никогда ничего не боится… Он лишь подчиняется силе той, кто способен подчинить большую силу.
– Позволь я стану защищать тебя…
И она касается губами раны. И рана исчезает под её холодным дыханием.
– Как тебя зовут? – спрашивает она меня….
– Я есть Воскресение и Жизнь. Кто знал меня при жизни и после смерти воскреснет… Я есть Воскресение и жизнь, Отче… Пройдя дорогой смертной тени, не убоюсь зла, ибо ты со мной…
– Чего бы тебе хотелось больше всего на свете?
Я не вижу смысла отвечать ей, я даже не смотрю ей в глаза…
Она подобна дьяволу. Под чарами её тяжёлых пронзительных глаз таяло время и рушились камни. Она смотрела, не моргая, и я вдруг увидел, как взор заиграл сначала жёлтым, потом изумрудным светом. Он манил, сливаясь в едином порыве с безумной музыкой, которая теперь не просто лилась, она оглушала, звала, лишала рассудка. Это был «Вокализ» – да, точно – Рахманиновский «Вокализ». Подобно тому, как гипнотизирует удав свою обреченную жертву. Подобно тому, как морфий разливается тёплым беспамятством по членам. Музыка кричала партией скрипки. И теперь слышна была только скрипка. Единственная скрипка врезалась в мой разум. Оркестр подхватывал её неторопливое повествование, и тут же смолкал. Во всяком случае, мне так казалось. А незнакомка упрямо и настойчиво смотрела прямо в меня. И не было такой силы, которая бы позволила оторвать взгляда от этих роковых глаз цвета золотистый изумруд.
– Его лицо мне призраком белело…
Бледнее бледности в десятки тысяч раз…
Я уже слышал однажды это стихотворение, но не мог вспомнить – откуда оно во мне.
– Промолвила она – наверное, я дома…
Хотя волна касалась наших тел…
Ты соблазнил меня своим прозрачным взглядом…
Сказав: «Должна ты быть Русалкой,
Наездницей на грозном Нептуне…
Отринь же клетку – ты сказал мне просто…
Оставь её – отныне ни к чему…
Лишь улыбалась я тебе печально…
Убив досаду, страсть родив в тебе…
– Твоё лицо мне призраком белело, – зашептал я заворожённый…
Белее бледности в десятки тысяч раз…
И если музыка была любовным яством,
То смех был Королевой тех утех…
И было нам неважно – спереди иль сзади –
Когда в грязи рождался чистый смех…
Мой рот тогда вдруг сделался картонным,
А в голове метался ураган,
А мы друг в друга быстро погружались,
Как атакует днище океан…, – закончил я…
– Поцелуй меня, – сказала она тихо…
– Нет, – резко поднявшись на ноги, я направился к выходу из своей квартиры, непонятного пространства, в котором теперь было не узнать моей квартиры. Уже у выхода я обернулся – комната была пуста. Незнакомка исчезла. Я толкнул входную дверь и…
ГЛАВА 10
… Ганс шёл уверенно рядом со мной, размахивая руками по широкому тротуару – рядом мелькала Третья Авеню – Манхэтен, район Ист‑Сайд Боро, прямо путь до Южного Бронкса. Мы только‑только добрались до 24 улицы. Ганс внезапно развернулся ко мне и бросил авторитетно:
– Макс, позволь, я не стану рассказывать тебе, как скопил состояние на фондовой бирже. Просто знай – я в итоге все‑все нефтяные акции, которые держал в своих руках на тот момент, пустил с молотка. С вырученной суммой вернулся в Россию.
– Много информации, я устал, Ганс, пожалуйста. Что сейчас было?
