Folie a deux

– Да, пора, спасибо, Макс, вам ещё раз за помощь.

– Пустяки, – ответил я…

Всю дорогу до дома меня не отпускал вопрос – за что она его полюбила? За какую такую диковинную черту. Ведь они совершенно не приспособлены друг к другу. Красавица и монстр. Другого определения и не подобрать. А ещё я думал о Кирилле, которого мне так и не удалось расшевелить. Совершеннейший интроверт, он отвечал односложно, на контакт совсем не шёл. И вся его замкнутость заставляла меня видеть в нём паренька, который взрослее, чем кажется. Зато смышлен. Это видно. И в шахматы обыгрывает уверенно. Что ж, быть может, в другой раз у меня получится его раззадорить…

Я уже хотел было повернуть на проспект, где находился мой дом, но следом за трамвайным лязганьем послышался пронзительный крик ворона. Проклятая птица преследовала меня который день. Сейчас она сидела на рельсах и смотрела на меня в упор, отчего моя голова наполнилась оглушительным рёвом. Не в силах выдержать этого напряжения, я присел на колени словно в эпилептическом припадке. В позвоночнике горячей пульсацией нарастала боль и я шептал:

– Не надо, Джошуа…, пожалуйста, остановись… не надо…

Стало ясно, что хищник внутри реагирует вовсе не на опасность. Он понял, что есть возможность утолить свой голод и теперь своего не упустит. Три тени синхронно пересекали оживленную проезжую часть, затем небольшой парк, приближаясь к городскому кладбищу. Струна в моей голове перестала надрывно стонать лишь когда мы втроем – я, Джошуа и птица оказались в старом склепе.

Словно два стражника – они смотрели на меня. А я смотрел на гроб. Кому принадлежит он и почему пуст? Что происходит со мной? Паническая атака потихоньку отступала. Я дышал ровнее…

– Мне нужен врач… конечно же врач…, – я успел сказать лишь это…

 

***

 

Теперь уже не было никакого сомнения. Моя прежняя встреча с женой Ганса в немецком городке была не сном и не игрой воображения. Я не знаю, как объяснить то, что происходит – должно быть россказни про путешествия во времени – правда?

Стоял поздний вечер, как и в моем времени, но уже здесь – в одном из тех тихих крошечных кварталов Оснабрюка, где цветочники дежурят допоздна…

Это будто кончиками пальцев создаешь мелодию по клавишам. Цветочная тележка была усыпана тугими бутонами алых гвоздик. Елена стояла поодаль, выбирая лучший куст, а я с противоположного края пальцами едва касаясь цветков, будто желая возбудить в них что‑то особенное, помимо запаха. Этот процесс длился мгновение, но увлек меня настолько, что я, признаться, возбудился рассматривая то её, то цветы попеременно, в моей голове зрели фантазии, особые фантазии. Я медленно наклонился к бутонам, нежно придерживая один из них и глубоко вдохнул их запах. В этот самый момент Елена медленно повернула голову в мою сторону, поймав мой взгляд, смущенно отвела свои глаза и тут же уже уверенно и с ласковой улыбкой посмотрела на меня снова снизу вверх. Я приблизился, протянул ей руку, назвал своё имя, но она почему‑то вся насторожилась, поменялась в лице. Что‑то напугало её внезапно, должно быть глаза стали янтарно‑желтыми. Сиюминутная симпатия была разрушена. Она побежала сквозь толпу, и я слышал шуршание её тяжелого красного платья и цоканье ботильонов по брусчатке. Я продолжал слышать этот звук на расстоянии, ощущать запах, даже когда между нами возникла невозможно длинная дистанция. Всё моё нутро вновь обратилось в нерв. Я утопил свою ладонь в красноте букета. Затем спросил у цветочника, где живет девушка, которая только что выбирала гвоздики. И он показал направление. Купил я все же синие ирисы и, откуда‑то зная короткий путь до её дома, вскоре оказался у парадного подъезда и замер в ожидании. Словно поглаживая, я успокаивал зверя в себе самом и мне почти удалось. Я видел, как она взволнованно продолжает бежать и когда, оказавшись дому, Елена увидела меня, вышла неловкая заминка. Она сделала вид, будто мы случайные знакомые, дежурно улыбнулась мне, взяла букет – всё очень быстро, точно, филигранно, мельком бросила взгляд в почтовый ящик… Мне оставалась стоять перед её дверью и смотреть вслед. Зверь вновь начинал скалить зубы, готовый броситься… Ещё мгновение и она скроется за порогом… Ситуацию спас какой‑то нахал со второго этажа… Сильнейшее напряжение внезапно погасло. Оказывается, каждый вечер сосед Елены сверху имел обыкновение выливать из окна воду, которая отстоялась у него в котельной. Он окатил меня с ног до головы. Морозило, между тем. Я чувствовал неприятную влагу на теле, но ни моя незнакомка, ни я уже не могли сдержать смеха. Вот так я впервые очутился в её доме. Типичная комнатка послевоенного жителя, где всему своё место, потому что всего немного. Она засуетилась, прибираясь в передней и отыскивая в кладовке для меня пару тапок. А я стоял мокрый и шальной, улыбался тому, как неуклюже она пытается всему придать и без того существующий лоск. Внезапно перегорела лампочка и мы остались в кромешной темноте. Она что‑то шептала на немецком, я не понимал. Несколько моих фраз по‑русски, и она ответила очень тихо и ломано:

– Ребенок спать… тщише….

Я вспомнил рассказ Ганса о том, как ему приходилось отлучаться из дому, как жена оставалась одна с ребенком, подрабатывая учительницей. И я заглянул за занавеску, где стояла детская кроватка. Елена очень бережно поправляла одеяло на его крохотном тельце. А он отвечал ей невнятным бормотанием во сне. Должно быть год, не больше – решил я…

Занавеска передо мной затворилась. Елена протиснулась в кухню, чтобы отыскать свечи.

– Следовать просохнуть… вы заболеть…

Я улыбнулся ей в ответ, совершенно не возражая такому совету. И когда загорелась свеча в комнате, и когда вспыхнул старый камин – подобно стрекотанию тысячей крылышек, наступил покой. Такой покой, которого я никогда в жизни больше не испытывал. Мирное течение вечера, уводящее нас плавно в ночь, убаюкивающее, опьяняющее… время остановилось будто в моей крови. Я явственно ощутил, что отыскал свой дом, я понял, что прощён за все самое грешное и сотворенное, мне не следует больше бежать, изворачиваться, вводить в заблуждение. Я просто дома… И зверь мурлыкал у моих ног – спокойный и податливый…