Фронтир

Песня стихала, угасая на задворках сознания, распадаясь на атомы и кварки, впитываясь в сознание целиком, до последней ноты. Скорбь, упорство, любовь, ненависть, страх, смелость… Все человеческие чувства, которые только бывают на этом свете, захлестнули меня неистовым ураганным потоком. Словно энергозаряд взорвался у меня в черепе, осколки его рванули по нервам, заглушая собственные мысли, сводя судорогой мышцы и дробя кости. Я закричал, пытаясь неподвижными, беспомощными руками вынуть из меня, только бы замолчало. это оно

Так я потом вспоминал.

Но мне не позволили. Какая‑то иная сила пробудилась вместо меня. Будто новорожденный великан с восторгом посмотрел на этот мир и вдруг осознал правила игры, в которую ему предложили сыграть. Что это за великан, как он здесь оказался, нам не дано было знать, да мы и не задумывались. Разбуженное небесным гостем море огня уже захлёстывало наше сознание. Наше общее сознание. Ибо слово «я» мне пришлось забыть, как и всю свою былую жизнь.

Словно демоны смерти, мёртвой хваткой уцепившись за капитанские машины, мы ворвались в передовые ряды преследовавшего нас вражеского строя. Вокруг меня рушился мир. Дальше четко помню только одно – индикатор расхода мощности далеко за красной чертой. И рёв генераторов. Гневный рёв.

Пикунок сидел, сжавшись в комочек, около своей норы и мечтал. Чего не помечтать, когда в желудке приятная тяжесть второго завтрака, правый бок нежится под первыми лучами Небесного Огня, а шкурка у тебя до того тёплая, густая и прекрасно вычищенная, что не страшны тебе ни северный ветер, ни промозглая сырость талого снега. Пикунок огляделся по сторонам и сощурился от удовольствия. Изумрудная травинка, торчащая из‑под снега, тихонько колебалась под куполом почти такого же ярко‑зелёного неба. Сглаженность линий сугробов, источенных ветрами за долгую и не очень снежную зиму, чёткая дорожка, протоптанная им, Пикунком, до обильных закромов, и его личный знак, перо странной птицы Сыок, основательно, как он любил, вкопанное у входа в норку.

Всё было мило, привычно и уютно.

Мечтал он о настоящем лете, когда снег истончится, станет тяжёлым и плотным, а с южной стороны сыпучим и хрупким, тогда из‑под земли полезут такие вкусные и сонные червячки. Тогда снова можно будет копать норы, хранилища… детскую он планировал построить ещё в позапрошлом году, да как‑то было недосуг. Теперь он этим точно займется, противного соседа осенью залило и тот умер, даже не сумев выбраться из своих бездарных хоро́м, теперь Пикунка никто не будет отвлекать от главной цели: построить спальню для будущей жены, ту самую детскую, ещё пару амбаров про запас, и тогда… Пикунок, повизгивая, принялся мечтать о толстенькой юной самочке, что, как ему показалось, была вполне благосклонна к нему в прошлом году. Теперь она вошла в возраст, теперь ей не устоять против его очарования.

Нет, как, всё‑таки, хорошо!

Или нет?

Пикунок почему‑то неожиданно забеспокоился. Что‑то вползало в его мирок, что‑то новое. Странное. Непонятное. Страшное. Что это такое, Пикунок никак не мог понять, его жизненный опыт не распространялся дальше ближайшего холма, трудно маленькому пушистому, лишь малой толикой разумному зверьку осознать окружающий мир.

А диссонансная нота уже звучала.

Повинуясь внезапному наитию Пикунок встал на задние лапки и задрал мордочку кверху, чего никогда в жизни не делал. Глаза его удивленно заморгали, силясь понять. Посреди белого дня в небе зажглась звезда.

Нет! Это была не звезда, звёзд не бывает днём! Нечто, огромное и ужасное, на чудовищной скорости неслось прямо на него!!!

Секунду зверёк смотрел на охваченный огнём шар. Низкий гул уже заполнил всё вокруг, закладывая уши, останавливая мысли, становясь нестерпимым.

Бежать. Скорее бежать! Юркнув в норку, Пикунок сделал то, что он всегда делал в случае опасности. Он ловко засы́пал лаз и помчался по сложной системе подземных ходов в сторону секретного выхода, туда, в сторону северного холма. Пикунок бежал изо всех сил, он в жизни так не бегал.

Но не успел.

Он просто не мог успеть.

Почва затряслась, посыпались камни с потолка, да ещё промороженная земля под лапами стала вдруг горячей и влажной. Захлюпало, и стало душно.

Закрыв в страхе глаза, Пикунок прижался к стене лаза. Он, наконец, всё понял.

Старики говаривали, что недра небесных хлябей населены ангелами мщения, и время от времени они приходят сюда за теми, кто не угодил вышним силам.

И тогда он закричал во весь свой слабеющий голос:

«Почему я?»

Но ему никто не ответил, раздался тяжкий грохот, удар и наступила полная тишина.

«Почему я…» – шепотом молил Пикунок, но напрасно, невидимая сила уже пронзала его хрупкое тельце. Посмотрев на лапки, которыми он утирал бесполезные слёзы, зверек увидел, что они все в крови. Жутко запульсировало в голове, кровь уже хлестала из носа, рот заполнился едкой слюной, мысли стали путаться.

Пикунок издал последний визг и завалился набок. Его задняя лапка в последний раз дрогнула и застыла.

Навалился мрак.

«За что… за что… за…»

Жизнь покинула его тело.

А костёр адского пламени уже пел погребальную песнь над могилой неведомого космического существа, приведшего с собою смерть.

Покореженный штурмовик сильно кренило влево, так и не отстрелившаяся орудийная установка продолжала раз за разом с ужасающей силой бить в борт машины. Всё вокруг содрогалось, но я как сквозь сон продолжал орать бортовому церебру, надеясь лишь на то, что хоть он не сошёл с ума в этой передряге.

Если постараться, то можно вспомнить, как ещё какой‑нибудь час назад меня продолжало интересовать, что я, где я… смешно. В настоящий момент все мои интересы были сфокусированы на одном:

– Церебр! – орал я. – Курс! Держать курс!!!

Нос «Баньши», вернее то, что от него осталось, мучительно и косо заходило на столб жирного чёрного дыма, вяло вываливающего из‑за горизонта.

– вдруг откликнулся церебр. П‑поверхность б‑близк… возможн‑но…

Всё‑таки жив, дурнина.

– Плевать! Держать курс!!!

Что‑то добела раскаленное промелькнуло слева. Ой! Поля же… Хотя, идиот, какие у тебя теперь поля.

Враг – плевать, топливо – плевать!

Выполнить свой долг, последнее, что мне оставалось. Помочь Капитанам.