Господа Игры, том 2

Она шла мимо витрин, в которых еще остались напоминания о прошедшем неделю назад дне Святого Валентина – покупатели не смогли осилить такое количество сердечек, розочек и всякого милого ненужного хлама в красных упаковках с золотыми ленточками. Тайра была терпима ко всем праздникам. В Ишанкаре, где были собраны люди всех национальностей, отмечались все существенные для них праздники и памятные даты, но День влюбленных раздражал ее просто неимоверно: Тайра чувствовала себя одинокой. Это чувство обострялось каждый раз перед четырнадцатым февраля, но с этим можно было бороться, если разложить по полочкам все аргументы, среди которых не было ни одного весомого и обоснованного «за», загрузить себя работой, занятиями, особо сложными дисциплинами, сорвать Узы, чтобы за физической болью от оставшихся от них ран на неделю забыть, что где‑то там существует Горан, человек, рядом с которым ей суждено провести всю жизнь и никогда не быть вместе. Тайре представлялось, что они две рыбы, пойманные искусным рыбаком в одну сеть. Они трепыхались, смотрели друг на друга большими, еще влажными рыбьими глазами и не могли ни вырваться из сетей, ни подобраться друг к другу поближе, и вынуждены были медленно и мучительно умирать, задыхаясь от воздуха, который единственный был у них на двоих.

Можно было бы пережить Валентинов день и в этот год, но Тайра, как на зло, сталкивалась с Гораном в самых непредсказуемых местах, начиная от Дальних Залов ишанкарской Библиотеки, куда практически никто не заглядывал, и заканчивая автобусной остановкой возле Британского музея. В половине случаев он был не один.

Тайра не понимала, как у него получалось общаться с Марго так, будто он не носил на своей руке эту проклятую золотую удавку. Или он был не так восприимчив к Узам, или настолько хорошо скрывал свои переживания, что у Марго все эти годы не возникало никаких подозрений о том, что частичка сердца ее мужчины занята другой? Или он был Господином Игры и ловко обводил Марго вокруг пальца? Или у Горана просто было гораздо больше жизненного опыта… Последнее, скорее всего, и было истинно верным.

Он попадался ей везде, Тайре даже стало казаться, что он скоро заподозрит ее в преследовании, и она старалась покидать Башню как можно реже, но тут прорвало Фэйта с его светскими раутами, да и ее стол в музее был завален приглашениями на разные мероприятия. Выходами они не злоупотребляли, но куда бы ни пошли, везде наталкивались на Горана и его прекрасную Марго. Тайра не показывала вида и заинтересованности их парой, но Фэйт был знаком с Гораном, знал, что он Ректор Ишанкара, и о том, как он представился Гудрун, тоже знал и потому трактовал Тайрино показное безразличие исходя из собственного опыта. Фэйт, конечно, тактично молчал бы и дальше, оставляя свои соображения при себе, но сегодняшняя реакция Тайры на Горана и его спутницу разозлила его не на шутку. Тайра не сдержалась, но Юлиус должен был понимать: то, что она досидела до антракта, было огромным ее реверансом в сторону его щепетильности относительно своего имиджа. Надо было что‑то со всем этим делать.

В ишанкарской Библиотеке для нее еще было много работы. Должен же был быть хоть один способ снять эти проклятые Узы! Раз за разом она перелистывала все книги, хоть как‑то связанные с этой темой, но каждая попытка все сильнее приближала ее к отчаянию. Способа не было. Тайра понимала это, но боялась произнести вслух. Она знала это еще и потому, что если бы способ был, то сэр ′т Хоофт обязательно помог бы ей, но Наставник был бессилен. Два сильнейших некроманта не могли справиться с заклинанием, понятным первогодке Первого Круга, но Тайра не собиралась сдаваться.

Она достала мобильник и набрала Фэйта.

– Я дома, – сказала она. – Не волнуйся. И прости меня, пожалуйста. Не знала, что так выйдет. Не сдержалась. Больше не повторится.

– Забыли, – снисходительно ответил Фэйт. – Чем займешься в этот прекрасный внезапно пустой вечер?

– Пойду в Библиотеку.

– Развлечение так себе, но удачи, – Фэйт сбросил звонок.

– Удача мне бы очень пригодилась, – согласилась Тайра и открыла портал в Ишанкар.

Ночь обещала быть длинной.

 

Горан шел по пустым коридорам Цитадели и наслаждался тишиной. Каждый раз, слушая приглушенные коврами звуки своих шагов, он вспоминал годы учебы в Университете, когда он оставался допоздна и вечером, в сумерках, особенно зимой, двигаясь к выходу, представлял себя королем, идущим по своему наследному замку, а отблески ламп в окнах казались ему бликами свечей, танцующими в витражах. Горан был безнадежным романтиком.

Теперь, спустя много лет, когда он получил в свое владение настоящий замок и был почти что настоящим королем, мечты юности казались ему наивными, и иногда он ловил себя на мысли о том, что надо было мечтать совсем о другом. Мечтам, как оказалось, было свойственно сбываться, поэтому Ректор Ишанкара сэр Джо Бергер запрещал себе мечтать: он был жестоким реалистом.

Горан вошел в приемную – в воскресенье как любой нормальный секретарь Кервуд не работал, – поправил шторы на окне, увидел, что кактус наконец‑то выкинул длинную волосатую почку, которая должна была на днях распуститься розовым, красивым и отвратительно пахнущим цветком, вошел в свой кабинет и остановился на пороге.

Раньше Тайра никогда не позволяла себе заходить к нему в его отсутствие. Он хотел было сделать ей замечание, но что‑то заставило его промолчать. Она сидела на краешке кресла, словно первоклассница, которую вызвали к директору и собирались наказать за непослушание, руки со сцепленными пальцами лежали на коленях. Горан знал, что она услышала, как он вошел, но даже не попыталась встать и поприветствовать его, как полагалось по всем правилам. Интересно, сколько времени она провела вот так, одна, сидя в его пустом кабинете на краешке кресла, ожидая его, впрочем, скорее всего, она не замечала времени.

Горан подошел к ней и присел в кресло напротив. Она подняла голову, и он увидел, что в глазах ее стояли слезы.

– Горан Иваныч, – шепотом сказала она. – Я больше так не могу. Я перевернула всю Библиотеку. Все, до чего у меня есть допуск. В книгах ничего нет. Я не знаю, как это снять. Никто не знает.

Горан взглянул на ее руки. На правой, поверх рваных с запекшейся по краям кровью ран, сияли тугие золотые жгуты Уз. Значит, она снова пыталась снять их механическим путем, минуя магию, но только до мяса разорвала кожу: Узы никуда не делись и теперь золотыми змеями покоились в окровавленных желобках ее плоти.

– Я так больше не могу, – повторила она. – Может, это чувство неправильное, навязанное, но я не знаю другого.

Горан должен был что‑то сказать, но нужные слова исчезли, а остальные застряли в горле тугим комком, и все, что он мог, это созерцать ее искалеченную, объятую золотым огнем руку. Он с трудом оторвался от этого зрелища и вернулся к ее глазам.

– Я бы душу продала, чтобы ничего этого не было. Чтобы смотреть на вас спокойно… Чтобы все это закончилось, – она прервалась, стараясь не расплакаться. – Или чтобы хоть на час… На минуту побыть на месте Марго…

Горан почувствовал, как сжалось его сердце, ему вдруг перестало хватать воздуха, и где‑то внутри забытым ощущением из глубокого детства начал разматываться клубок обиды на несправедливость, с которой ничего нельзя было поделать, потому что мир оказывался сильнее, а ты, хоть и был прав, был один, и это противостояние было обречено.

Тайра встала и отошла на пару шагов. Горан поднялся следом. Он смотрел на нее и не узнавал.