Как спасти бумажного динозавра

Сценарий в голове Марка существенно отличался от реальности. Огромный аэропорт, толпы людей – всё это совершенно не сбивает Робин с толку. Она раньше Марка находит нужный офис аренды и подписывает необходимые документы, после чего забирает со стоянки безликую белую Шкоду прошлого года.

И только устроившись за рулём, она расслабляется и превращается в более мирную и домашнюю версию себя. Марк качает головой и делится наблюдениями. Робин морщит нос.

– Ненавижу оставаться без машины. Но, слушай, почему они так ужасно говорят по‑английски? У тебя, конечно, есть лёгкий акцент, но у всех остальных…

Марк не может сдержать смеха и объясняет, что он сам – крайне редкое исключение. И своим английским обязан многочисленным языковым школам и крайне жёсткому институтскому курсу.

– Большинству людей английский просто не нужен. Не более, чем тебе китайский.

Её удивление откровенно умиляет. В картине мира Робин английский нужен каждому.

Она легко осваивается на дороге и сообщает, что они едут куда‑то к центру.

– Я живу на улице, названия которой не в состоянии выговорить.

Хотя выговорить она не может, на карте находит легко, тыкает пальцем и требует быть навигатором. Марк мысленно прикидывает маршрут, но где‑то в глубине души смущён. В Лондоне они с Робин были, в общем‑то, на равных: два журналиста из престижных изданий с хорошими зарплатами. В Москве сам выбор места проживания как бы проводит между ними разделительную черту. Ему бы, например, не пришло в голову искать пятизвёздочный отель в пешей доступности от Букингемского дворца. А Робин без колебаний селится между Большим театром и Кузнецким мостом. Оттуда до Красной площади – минут десять быстрым шагом.

Он спрашивает о перелёте – потому что это безопасно и отвлекает. Робин рассказывает. У неё образная речь, она подмечает множество забавных моментов. Закончив историю о дрожащем йоркширском терьере на соседнем кресле, она тут же переключается на Лондон и общих знакомых.

Передаёт привет от Тони и утверждает, что тот припёрся к ней в редакцию с огромным букетом цветов.

– Что ты сказала?

Робин поднимает одну бровь и уточняет:

– Ревнуешь?

– Переживаю за самооценку Тони.

– Он выжил, этого достаточно. Марк, почему ты не даришь мне цветы?

– А ты хочешь?

– Ни в коем случае!

Он разводит руками и смотрит в окно. В глубине души он рад, что Робин за рулём. Не придётся выгонять машину из гаража и возить самому. Он предпочитает быть пассажиром.

Вечереет. Ещё светло, но спадает жара. Марк думает, что Робин захочет отдохнуть, но она, переодевшись, спрашивает о дальнейших планах.

Они выходят из роскошного отеля, и Марк на мгновение чувствует себя сбитым с толку. Он не успел поздороваться с Москвой, заново открыть те места, которые любил раньше. Робин хочет увидеть Кремль, Арбат и Парк Горького. Марк готов держать пари на крупную сумму, что накануне она листала какой‑нибудь путеводитель, откуда вытащила первые два объекта. Ну, а Парк Горького – за него спасибо «Скорпам» с их «Ветром перемен».

На Москву сложно смотреть чужими глазами, но у Марка, пожалуй, получается. И здесь, в самом центре, она выглядит неприятно‑просторной, слишком широкой.

Он не любит Красную площадь той особой нелюбовью, которую способны разделить только коренные москвичи (если есть коренные, существуют ли молочные? Те, кто приехал и осваивается?).

Он почти сразу утаскивает Робин прочь от зубчатых стен, от неудобной брусчатки и уродливого мавзолея – на узкую неприметную лесенку. Это самое интересное место здесь – уродливый проулок в самом что ни на есть туристическом центре. Проходишь по нему, заворачиваешь в грязный двор, где пивной магазин соседствует с цветочным, обходишь притаившегося в углу бомжа – и выныриваешь на шумный Никольский.

Робин сбита с толку, оглядывается назад, в тёмный зёв прохода. Смотрит перед собой – на толпу туристов, на ряженых, на киоски с мороженым и броскую рекламу. Снова назад.

– Никаких объяснений у меня нет, – признаётся Марк. – Пошли, покажу фокус.

Он тянет её за собой, лавируя в толпе. Он мог бы, при желании, рассказать об истории каждого дома, который они проходят, но это кажется пошлой глупостью. А вот фокус, он точно знает, Робин заинтересует.

Ему нужен выход из Лубянки в здании на углу – громадная арка. В ней нет ничего примечательного. Вот только она не монолитная. По внутреннему краю проходит глубокая ложбинка. При желании туда можно было бы влезть целиком, но Марку нужно, чтобы Робин просто наклонилась пониже.

Он отходит к другой стороне арки, тоже склоняется в ложбинку и произносит:

– Привет!

Робин вздрагивает, оглядывается, видит Марка. Поднимает голову, изучая конструкцию, и вдруг широко улыбается. Говорит, тоже вглубь ложбинки:

– Это Шепчущая галерея?

– Точно!

Марк подозревает, что этот эффект получился у строителей случайно. Но ложбинка в арке великолепно передаёт звук, даже шёпот. Можно стоять с двух сторон, на расстоянии больше, чем пяти метров друг от друга, и болтать. Так же работают арочные свободы в Соборе святого Павла в Лондоне.

В ГУМе вкусное мороженое в стаканчиках. Разноцветное. Марк всегда выбирает черничное, а Робин берёт с шоколадной крошкой. Она давно сняла куртку, потому что действительно тепло, даже слишком для первых чисел июня.

Арбат Марку не нравится. Больше нет. Десять лет назад он был совсем другим – да, грязнее, да, шумнее, но живее. Теперь он напоминает застывшее изваяние былой дикой свободы девяностых. И Марк до сих пор не может принять памятник Окуджаве – эта конструкция оскорбляет его в лучших чувствах.

Стена Цоя облупилась, но Марк всё равно её разглядывает, а потом, найдя то, что искал, показывает Робин:

– Вот, это я писал. А это Володя.

Девяносто четвёртый год, кажется. Они тогда часто гуляли вдвоём.

– Что здесь написано?

– Моё: «Цой жив». А Володино: «Нет».

– Кто это – Володя?

Марк осознаёт, что Робин действительно не знает. Он ни разу не говорил ей о брате. Обещает познакомить.

У Стены Цоя они сталкиваются с группой американцев – две семейные пары, обвешанные сувениркой, с толстыми путеводителями в руках. Робин заговаривает с ними, и Марк тоже активно включается в беседу.