Клошар

– Из Кош‑Агача.

Давление на спину ослабло. Я повернулся на бок. Трое явно нетрезвых мужиков стояли и смотрели на меня сверху.

– Откуда Салкына знаешь?

– Друг мой.

Они переглянулись.

– Ты, это, не держи зла, парень. Ошиблись мы. Выпили и ошиблись – со всеми бывает. Иди вдоль Катуни, перейдёшь мост, потом направо по дороге. И дойдёшь до Улая. Не знали мы, что ты Салкына человек. Запомним. Улая мы уважаем, не держи зла, парень.

Я сел прямо тут же, в грязи. Спину саднило, по лицу хлестал дождь, смывая кровь из разбитой брови.

Молча поднявшись, я, прихрамывая, поковылял вдоль реки к мосту.

 

Подойдя к воротам, постучал. Залаяли собаки. Дверь дома открылась.

– Кто там? – выкрикнул женский голос.

– Я к Улаю, мне пограничники ваш адрес дали.

– Сейчас, подожди, я сапоги надену.

Через минуту ворота приоткрылись, и я скользнул во двор.

Передо мной стояла женщина лет сорока, в широкой юбке, тулупчике и резиновых сапогах. Увидев меня, она запричитала:

– Ой, батюшки, парень, что с тобой? Давай в дом скорей, что ж это такое, Улай!

Из дверей выбежал немолодой коренастый алтаец. Мгновенно оценив ситуацию, он скомандовал:

– За мной пошли, сразу в баньку, я как раз недавно топить закончил.

Я прошёл за ним через двор к бане – маленькой избушке, построенной на русский манер.

– Заходи, грейся, я чуть погодя подойду, – сказал он, открыв дверь.

Я нырнул в сухое тепло. Недолго думая, скинул с себя тряпьё, залез на верхнюю полку и забился в угол. Голова соображала всё хуже, а тело, благодаря живительному жару, вроде бы начало наполняться жизнью.

– Ох, парень… Как же так? – услышал я сквозь пар голос Улая. Пар был везде: надо мной, подо мной, вокруг меня, в голове, в желудке… Ушат воды не привёл меня в чувство. Перед лицом что‑то летало и хлестало меня своими крыльями. Обеспокоенный женский голос слышался сразу отовсюду. По моему раскалённому лбу скользнуло что‑то влажное и холодное.

– Эх, парень.

Очнувшись, я понял, что нахожусь уже не в бане. Воздух был сухим и тёплым. Где‑то надо мной мерцал свет.

– На, выпей.

Холодное стекло стакана коснулось губ. Я судорожно сделал глоток и огненный шар прокатился по горлу через пищевод к желудку. Там он с шипением растворился во внутренних соках.

– Ох, – вырвалось из меня. Свет тут же померк, и я погрузился в глубокие пласты тёмной материи.

 

Я сидел среди величественных гор с белоснежными шапками, на берегу кристально чистого озера, и рассматривал своё отражение в воде. Небольшие порывы ветра с каждым дуновением отделяли от меня ворох частиц, унося их с собой к середине озера. Благодаря этому я постепенно становился округлым, словно морской камушек. Время растеклось по сверкающей водной глади и замерло в ожидании. Слева от меня, в накинутой на плечи тигровой шкуре, в позе лотоса сидел Шива. Вокруг его синей шеи обвилась небольшая кобра с вибрирующим язычком. Похоже, я её уже где‑то видел раньше. Шива небрежно держал пластиковый бокс с моим паспортом, зажав его между большим и указательным пальцами, и рассматривал Ленкины рисунки.

– Ом, – гортанно произнёс Шива, не открывая рта, и ткнул пальцем в центральный символ на пакете.

Я кивнул головой и улыбнулся.

– Я умер? – мысленно спросил я у него.

– А ты жил? Умереть может лишь то, что было живым.

– Где же мы?

– Это озеро Аккем, я здесь медитирую.

– А я?

– А кто ты?

– Я – Дима.

– Это написано на бирке, – разозлился Шива и швырнул мне пакет с паспортом. – Вопрос на все деньги мира: кто ты?

– Не знаю, – заволновался я, – никто. Я – никто.

Поверхность озера вспенилась, и время, расходясь спиралью, потекло от центра к берегам.

– Вопрос попроще, на пару купюр, – усмехнувшись, он кинул мне мятые деньги, оставшиеся ещё от Михаила. – Так вот, Дима, кто ты сейчас?

– Я не знаю. Просто бродяга. Бродяга.

Шива раскатисто рассмеялся, и с ближайших гор начали сходить снежные лавины. Я посмотрел на своё отражение в воде. Половина тела уже была обветрена до костей. Частицы меня, большие и маленькие, попадая в воздушно‑временной поток, начинали кружиться в безумном танце и улетали к центру озера. На моей шее и груди что‑то темнело. Я всмотрелся в отражение и обомлел. Это была кобра с шеи Шивы. Правое ухо внезапно пронзило острой болью. Я с силой дернулся и открыл глаза.

– Тише, тише, милый, – послышался мягкий спокойный голос. Я лежал под пуховым одеялом на кровати, в светлой просторной комнате. На стуле возле меня сидела женщина. Та самая, что встречала у ворот.

– Долго я спал? – хрипло прошептал я, не узнавая своего голоса.

– Ой, родной, лежи, всё хорошо будет. Три дня ты бредил, жар не сходил, думали – не выкарабкаешься.

Ухо снова пронзило болью, я застонал.

– Потерпи родной, простыл ты сильно, Улай за антибиотиками поехал.

– Мне надо к Белухе, – прошептал я.

– Здесь твоя Белуха, нет тебе нужды дальше идти. Спи, родной, сон – лучшее лекарство. На‑ка, попей отварчику алтайского. – Она поднесла к моим губам большую металлическую кружку с дымящейся жидкостью болотно‑зелёного цвета.

Сделав несколько глотков, я откинулся на подушку и тут же отключился, погрузившись в глубокий, без сновидений, сон.

 

Ульгень