Кольца мостов

Аркадий Петрович подарил Сашке подборку детских книг с красивыми иллюстрациями. Когда‑то он работал в гимназии учителем, прекрасно знал мировую литературу, владел помимо английского еще пятью языками. Всю жизнь он обожал и боготворил одну женщину, которая когда‑то его бросила. Он не любил об этом говорить, но вскользь упоминал, что его возлюбленная была певица, которая после революции иммигрировала во Францию. Личная жизнь у нее, как и у него, не сложилась, вдобавок она заболела, потеряла голос и, находясь в состоянии глубокой депрессии, покончила с собой.

Ее портрет Нинка видела один раз, когда зашла к соседу попросить перевести небольшой текст. Они делали для журнала подборку о коктейлях и нашли в интернете необычные рецепты на английском языке. Через приоткрытую дверь, ведущую в спальню, она увидела картину, которая стояла на полу. Рядом с женским портретом лежали засохшие цветы, свечи, какие‑то письма. Этакий алтарь неразделенной любви. Женщина на картине была похожа на ангела. Увидев ее любопытный взгляд, старичок аккуратно прикрыл дверь и ненавязчиво увел гостью на кухню.

Нинка искренне радовалась их дружбе. Но однажды Нинка поняла, что в их квартире опять творится неладное – каждое утро у нее болит голова, днем подташнивает, а Сашка, известная своим бешенным темпераментом, ходит как сонная муха. Единственный, кто чувствовал себя мало‑мальски нормально был Семенов. Скорее всего потому что часто мотался в пригород по работе, периодически оставаясь там ночевать. В тот день его тоже не было.

В тот день должно было произойти что‑то особенное. Аркадий Петрович это чувствовал еще с утра. Он убрал квартиру, купил белые лилии, которые она так любила и почистил камин. Трескучий старый проигрыватель играл танго. Аркадий Петрович окончательно решил – сегодня или никогда. Сухие поленья громко затрещали, а на белых керамических плитках камина запрыгали красные блики. «Смотри, будто танец тропических бабочек, – говорила когда‑то она»

В этот миг дом преобразился, вновь стал таким, как был раньше. Когда в подъезде сверкали начищенные до блеска зеркала и модерновые витражи, а сам Аркадий был безнадежно влюблен в оперную певицу. Она была замужем, но иногда приезжала к нему. Тогда он затапливал камин, и лежа на полу перед огнем, они пили шампанское и занимались любовью на шкуре оленя. Сегодня его возлюбленная снова пришла к нему. Она была так хороша, что сердце сводила судорога. Тонкие пальцы, накрашенные алым блеском губы и длинное черное платье до пят. Она вошла в дом еле слышно, когда камин уже догорал, сняла перчатки и молча подошла к Аркадию Петровичу. От нее пахло весной и дождем, как тогда, на их первом свидании.

– Милая, прошу тебя. Останься со мной. Будь моей женой, я так устал без тебя.

– Поедем со мной, мой дурачок. Машина ждет внизу.

Она поцеловала старика в закрытые глаза.

Из окна Нинка видела, как странная пара вышла из подъезда и подошла к машине. Красавица в допотопном платье с огромным боа на плечах и элегантный молодой человек с тростью из слоновой кости. Машина тоже была из лавки древностей, с клаксоном наружу.

– Наверное, кино снимают, – подумала Нинка.

Но тут машина начала громко и пронзительно визжать. Зачем‑то водитель изо всей силы нажал на клаксон. Нинка заткнула уши и начала было слезать с широкого подоконника, как вдруг увидела, что из подъезда вышла Сашка, ее дочь. Она тоже была как героиня кинофильма. Бархатное красное платье веером расходилось вниз. В волосах алел бант. Женщина с молодым человеком уже села в машину. Сашка подошла к ним, очевидно упрашивая прокатить ее в старинном авто. Нинка видела, как бледная незнакомка открыла окно, погладила Сашку по голове и указала на Нинку, торчащую в окне. Водитель продолжал давить клаксон, в голове у Нинки все шумело и крутилось в ярко‑красном вихре под звуки аргентинского танго.

Семенов трезвонил и стучал в дверь, запертую изнутри. Его начинали одолевать нехорошие предчувствия. Была уже поздняя ночь и семья в любом случае не могла никуда уехать. Сам Семенов собирался остаться на ночь за городом, но, к счастью, обнаружил что забыл в коридоре на зеркале водительские права. При выезде из города был пункт ДПС и ему не хотелось рисковать. Семенов звонил долго‑долго, но никто ему так и не открыл. К телефону семейство тоже не подходило. И тогда Семенов, притащив из машины монтировку, выломал дверь к чертовой бабушке. То, что он увидел, потрясло до глубины души. Дочка, бледная и холодная как первый снег лежала на кровати, а Нинка с запавшим языком валялась в коридоре в луже рвоты. Хорошо, что Семенов служил в армии, где их научили отличать живых от мертвых. Иначе он от ужаса рухнул бы с ними рядом. Семенов выволок семью из злополучной квартиры, с трудом запихнул в машину и повез в больницу. В тот же день выяснилось, что милый старичок, которым так восхищалась Нинка, давно выжил из ума, расковырял в комнате заложенный кирпичами камин и начал его топить. Задумчиво покачиваясь в кресле‑качалке, любуясь ярко‑красными языками пламени дедушка время от времени подкидывал дровишки до тех пор, пока сам не заснул вечным сном.

А Нинка с дочкой в это время за стеной медленно угорали. Дым из камина был невидимым и коварным. Он медленно подбирался к своим жертвам, забирался в легкие и уговаривал их немного вздремнуть. Всего лишь пол часика, чтобы освежиться. И, если бы Семенов вернулся хоть на пять минут позже, его жена и дочка оказались бы там, где давным‑давно небесные архангелы заждались старичка‑соседа. И неужели после таких испытаний, прожив с десяток лет в форменном хлеву, Нинка не заслужила право на спокойное существование и хорошее отношение со стороны окружающих!

Но ее предыдущая жизнь никого не интересовала, а выпирающее из джипа благосостояние мешало коллегам воспринимать ее как обычного человека. Для всех она была богатенькой женой нового русского, которая решила развлечения ради поработать в модном журнале. Богатая сука – именно так называли ее за глаза. Общественное мнение в любом коллективе формируется единожды, раз и навсегда. И пробить эту броню можно было только став такой несчастной, чтобы всем, включая уборщицу тетю Маню, захотелось тебя пожалеть. Чтобы они могли при виде тебя сделать горестное лицо, выпятив губы куриной жопкой, а потом сказать остальным – бедняжка, вот же не повезло. Такой она вскоре и стала, после предательства мужа. Несчастной брошенкой на радость всем.

Это была клиническая смерть длиною в несколько месяцев, в течении которых Нинка двигалась, решала проблемы, проверяла дневник дочери, автоматически правила на работе тексты, но при этом была мертва. Нинка понимала, что многие через это прошли, что надо взять себя в руки, что она все еще молода и хороша собой и т.д. но какие‑то клетки в ее организме с момента ухода Семенова стали отмирать, и она боялась, что проснувшись однажды утром, услышит как в ее теле словно в водосточной трубе гулко завывает ветер – так пусто там было. И когда она попыталась убить любовницу Семенова, что‑то резко изменилось у Нинки в душе. Где‑то там, в далеком космосе произошел взрыв, и теперь черная дыра поглощала белую. Лежа в больничной палате, Нинка неделями смотрела в розетку в стене, пока не почувствовала, как пустота в груди стала с грохотом наполняться. Будто в высохший жестяной бак для сбора воды сунули шланг и открыли вентиль. Жгучей ледяной струей в нее потекла и наполнила до краев ненависть. Никогда в жизни Нинке ничего так не хотелось как истиной справедливости. Чтобы правда восторжествовала, чтобы эта сучка пережила бы такие же танталовы муки, что и она сама. Гореть тебе в аду, тварь! – подумала Нинка, проваливаясь в сон без сновидений.

Глядя на спящую на больничной койке подругу, Туська с облегчением заметила, что лицо Нинки просветлело и горькие морщины в уголках рта стали понемногу разглаживаться. Если б она только знала, что ее любимая Нинель большое никогда не будет прежней.