Кольца мостов

Из воды медленно выплыло лицо соперницы, длинные волосы по‑ журнальному красиво раскинулись на волнах. Обнаженное тело слегка покачивалось. Русалка, прищурив серые глаза, улыбалась. Потом начала хохотать. Нинка нащупала в кармане ножницы, которые, когда в парикмахерской началась заварушка, по инерции спрятала в карман. Она достала их и стала срезать волосы с головы, бросая их в воду.

– Будь ты проклята, будь ты проклята, – приговаривала она.

Русалка‑парикмахерша закружилась в водовороте из волос. Она была опутана ими, словно гигантская рыба, попавшая в сеть. Ясноглазая красотка перестала томно улыбаться, теперь она кричала от боли и звала на помощь. Волосы Нинки превратились в сеть из колючей проволоки и рвали на части прекрасное тело соперницы.

Вода исчезла, и Нинка оказалась на песчаном берегу. Море ушло куда‑то вдаль, за горизонт, обнажив до неприличия жизнь маленьких обитателей. То тут, то там валялись ракушки, внутри которых шевелились рачки; беззвучно извивались морские звезды; под ногами на удивление резво шмыгали крохотные черепашки. Нинка попыталась схватить одну, но она спряталась за камни. Был сильный отлив. Нинка сняла туфли и побрела по ребристой песчаной поверхности, где, судя по всему, совсем недавно была еще вода. Вскоре морские существа закончились и под ногами стали возникать предметы человеческого быта – расчески, фотографии с вырезанными глазами, поломанные свечи, разрезанные подушки. Перья, много перьев летало кругом. Нинка так засмотрелась на странные предметы, что чуть не наступила на метлу. На берегу седовласый дед‑дворник сосредоточенно сметал раскиданный кругом хлам. Он был в резиновом темно‑зеленом переднике с колючей метлой из настоящих веток – классический сердитый дворник из детства… Нинка заметила, как старик ловко поддел метлой длинную белокурую прядь волос. Вспомнилось, как летом делали с девчонками кукол из одуванчиков. Надо было оторвать цветок, потом поделить его стебель на несколько ниточек‑частей и – опустить в воду. Разрезанный стебель превращался в кудряшки, которые становились головой для цветочной куклы.

– А че мост‑то, разведен что ли был? Меняют расписание как хотят, черти полосатые.

– Нет, кажется. Ведь еще не поздно.

– Ну и что ты тогда приперлась дура, ежели не разведен? Ой беда‑беда с вами, девками.

Дед закряхтел, подцепил еще одну прядь и сунул в холщовый мешок. – Ты пойми, глупая, если мост сведен, значит, круг замкнется. Сильно болит?

Нинка только теперь заметила кровавое пятно на платье, чуть ниже груди. Оно было совсем маленьким и засохшим.

– Не получилось тебе горе сбросить на других. Только хуже себе сделала, голова твоя бедовая. Горе оно не просто так людям дается. Когда же вы, наконец, это поймете? А теперь что? ‑продолжал ворчать дед. – Придется мне этот мешок на другую сторону тащить. Но толку никакого. Потому как, коли мост сведен был, по нему вся дрянь ветром обратно и прогонится. Да еще и чужого нацепляет. Ох, дурное ты, баба, дело затеяла. Нехорошее. Может, заберешь мусор свой? Сама дотащишь?

Нинка посмотрела на увесистый мешок и покачала головой. Она вдруг почувствовала сильную слабость и села на песок. Из дырки в груди сочилась черная кровь.

– Как знаешь. Я тебя предупредил.

Дед снял с метлы прутья, взвалил тяжелый мешок на спину и, кряхтя, пошел вдоль моря, по пути накалывая палкой мусор, цепляя его как рыбак острогой больших рыбин.

Это было как неизлечимая болезнь, вроде СПИДа, о существовании которой ты, разумеется, знаешь из телевизора и газет, но даже помыслить не можешь о том, что подобное случится с тобой. Нинку не удивляло, что вокруг все рушилось, летели обломки чужих судеб, подруги регулярно звонили, рыдая в телефонную трубку, а в судах шли безостановочные процессы разводов. Суд такого‑то района постановил, что вы – больше не жилец. По крайней мере с этим человеком. Ну и что с того, все это не про нас. Мы – зрители, что бок о бок сидят на мягком диване и, лузгая семечки, смотрят бесконечный телесериал о жизни других. Нинке казалось, что Семенов был всегда, она с трудом помнила жизнь до него. Они столько вместе пережили, что срослись мозгами и душой похлеще, чем иные сиамские близнецы. Ей казалось, что они смотрели на жизнь глазами единого существа, и невозможно было даже представить, что твой второй глаз вдруг переползет на затылок и станет заглядываться на особи другого пола.

Нинка верила своему мужу больше, чем себе и это, как объяснил ей психолог, было большой ошибкой. От доктора она узнала, что, оказывается, мужчины меняются каждые семь лет. Вот так у них, согласно теории, обновляется суть. Психолог заливал что‑то на тему, как у человека регулярно меняется все – кожа, волосы, молекулы. С чего вы решили, что ваш партнер останется навсегда таким, как в день свадьбы. К сожалению, это физически невозможно.

Нинка помнит, как сидела у врача в тихом шоке. Почему мама не рассказала ей про ЭТО? Про то, что, проснувшись однажды утром ее дочь найдет у себя под боком незнакомого бородатого хмыря. При этом Хмырь находится в состоянии полной амнезии, словно вернулся контуженным с войны. Муж не помнит ничего хорошего или хотя бы просто интересного о былых супружеских годах. Более того, этот человек искренне недоумевает, что он тут делает и для чего ему семья. Вроде бы все как обычно – Семенов уходит на работу, целует дочь перед сном, пылесосит по воскресеньям ковер, но при этом «чужой» внутри него растет и ширится. Он нашептывает ему волшебные сказки об иных мирах, где волоокие нимфы ждут его в свои объятия. Где все ярче, острее, волшебнее. Где его любят и хотят.