Кольца мостов

Итак, Турция. Эта поганка Сашка, как всегда, все испортила. Ей было уже 5 лет – возраст, в принципе, вполне осознанный. То самое время, когда в маленьком человечке, как молодые яблоки в саду, начинают созревать пороки. Этакие невидимые ранетки с гнильцой. Говорят, надо регулярно наблюдать свое растение, опрыскивать от паразитов и беречь урожай, но Нинке было элементарно лень. Да и времени, как всегда, не хватало.

Однажды, когда они с дочкой плавали в бассейне, к Нинке стал кадриться инструктор по дайвингу. Нинка живописно возлежала в отсеке с гидромассажем, а он, присев на край, пытался назначить ей свидание. Сашка неподалеку в оранжевом спасжилете плескалась в голубой воде, солнце отражалось в теплых брызгах, и ничто не предвещало неприятностей. Парень был и впрямь ничего, статный мусульманин с голубыми глазами, и Нинка уже решили вечером с ним прогуляться на дискотеку и покурить кальян. Но вдруг наткнулась взглядом на перекошенное лицо менеджера. С глазами полными ужаса он плескал воду на кафельную, небесно‑голубую стенку бассейна, к которой прилипла огромная коричневая какашка. И ЭТО мог сделать только один‑единственный человек в этом месте, а может и во всем мире – Нинкина несносная дочь. Почтенная публика была в шоке и, мигом повыпрыгивала из воды на берег, несмотря на жару. Плавающее говно в бассейне – зрелище не для слабонервных. Пожилая пара немцев что‑то возмущенно кричала Нинке, спешно собирая с лежаков свои шмотки и отчаливая в отель. Сгорая от дикого стыда, Нинка затащила ребенка в гостиничный номер и отлупила изо всех сил. О свидании с красавцем инструктором можно было забыть – с этого дня она старалась избегать людных мест. Более того – не высовывалась лишний раз из номера до конца отпуска. Позже, друзья Нинке говорили – подумаешь, ребенок нагадил, просто постеснялся проситься в туалет. Но Нинка твердо знала одно – все, что дочь Александра делала в своей жизни – она делает осознано и с умыслом. Маленький дьяволенок, для которого детство – лишь прикрытие. Даже в тринадцать Сашка изменилась ненамного. Просто школа, репетиторы, музыкалка отвлекли ее от родителей и не оставили дополнительного времени для нервотрепок. Если попытки провокации и были, Нинка тут же ретировалась. Где‑то в глубине души она побаивалась Сашку, как боятся стихию, которая может разбушеваться в любой момент. А на выходные Нинка старалась отправить ее к подруге, подальше от глаз – сил для войны на домашнем фронте оставалось все меньше.

 

Туська

 

Семенов позвонил Тусе, когда она ехала в маршрутке домой. Он сказал, что с Нинкой случилась беда, она пыталась покончить с собой и прыгнуть с моста. Сейчас лежит в больнице. Семенов все уладил, в психушку ее не отправят, но надо, чтобы кто‑то из близких был рядом. Себя к этой категории он видимо, уже не относил.

Когда Туська прибежала в больницу, Нинка уже пришла в себя после укола снотворного и была удивительно спокойна, даже весела. Семенов заселил ее в палату люкс, и она наслаждалась покоем и одиночеством. Все пережитое накануне казалось страшным сном. Она словно вскрыла огромный чирей, из которого наконец вылился гной, копившийся месяцами, и теперь боль потихоньку отступала.

Туська села к подруге на кровать.

– Господи, Ниночка. Что ж ты такое наделала?

– Туся, что‑то чудесное случилось со мной на мосту. Больше ничего не болит. Представляешь! Ни‑че‑го! Я столько времени мучилась, а надо было всего лишь разок пырнуть ту мерзавку ножницами.

– Господи боже!

– Я знаю, эта гадина хотела, чтобы я умерла от горя. Не спорь, я чувствую это. Фигушки ей. Я обманула их обоих. Возродилась как птица Феникс. Ты не поверишь, но мне и правда хорошо. Можно сказать, я счастлива.

Нинка словно светилась изнутри каким‑то странным, еле мерцающим светом.

– Что ей такое вкололи? – подумала Туся, но вслух ничего не сказала. Она была рада, хоть ненадолго увидеть в почерневшей от горя Нинке, прежнюю ясноглазую девчонку.

Подруга Наташа, или в кругу семьи просто Туся, приехала в Питер вслед за Семеновыми. Они учились вместе с Нинкой с первого класса, сидели за одной партой и были лучшими подругами. Но сразу после школы Туську увез в горы Кавказа горячий джигит, тщательно подобранный для нее родителями. Ее папа был наполовину армянин, и, хотя всегда считал себя русским, с возрастом вдруг решил возродить древнюю династию Окопянов. Туська, толстушка‑блондинка отлично годилась для этих целей. Они отдали ее дальним родственникам и не видели целых три года, надеясь, что скоро молодые вернуться и привезут с собой целый выводок шумных окопянчиков, продолжателей рода. В течение нескольких лет по телефону Туся ровным голосом автоответчика докладывала отцу, что все у них хорошо, а затем передавала трубку мужу. Тот, обычно громко похохатывая, рассказывал о последних новостях в деревне. Об урожае или засухе, о винном погребе и новом сорте винограда, о том, как отелилась коза. И родители Туськи жили в полной уверенности, что дочь отлично устроилась на новом месте. Вернулась Туська домой лишь спустя три года. Под покровом ночи она пробралась в отчий дом, избитая и худая, словно беженка из дальних стран. Ей чудом удалось сбежать от мужа – садиста. Помогла свекровь, которая однажды случайно увидела, как он издевается над молодой женщиной.

Окопян был статным молодым мужчиной, любимцем женщин. Он, как и Туська, отчаянно ждал наследников, но младенцы отказывались к ним приходить. За два года – три выкидыша и печальный диагноз врачей – Туська бесплодна. Окопян метал громы и молнии и винил во всем жену. Мол, нагуляла сучка до него, нахватала, тварь, половых инфекций и теперь родить не можешь. Он бил ее крученным полотенцем, чтобы меньше оставлять следов. Когда свекровь увидела подобную сцену, было уже поздно. Туська была переломана изнутри как старая зубочистка: она впала в глубокую депрессию, отказывалась есть, и не хотела никого видеть. Втайне от всех, свекровь купила ей билет на ночной поезд и отправила домой.

Тетя Эмма, мама Туськи, позвонила Нинке в Питер, когда та укладывала Сашку спать.

– Ниночка, вы же со школы были подружки, не разлей вода. Ты ей как сестра. Позови ее к себе в Петербург, вдруг она приедет. Я не знаю, что делать. Девочка моя лежит целыми днями лицом к стене, ни с кем не разговаривает. Ни ест и не пьет. Даже не плачет. Глаза будто высохли, как соленое озеро. Отец во всем себя винит, совсем с ума сошел. Бегал вчера с ружьем по квартире, кричал, что поедет, пристрелит эту сволочь. Ты бы видела, в каком виде она приехала – лицо в синяках, на спине живого места, везде шрамы, порезы на руках. Врачи говорят, он ее металлической пряжкой ремня бил. Бедная моя девочка. Моя малышка. Тетя Эмма горько заплакала.

Пока Нинка раздумывала как быть в такой ситуации (все‑таки не виделись сто тысяч лет, а в однокомнатную квартиру поселить сошедшую с ума подругу было страшно) Семенов на следующий день поехал на юг и забрал Туську. Он знал ее с раннего детства – городок небольшой, их дворы стояли бок‑обок. В Туськином дворе росла огромная шелковица, на которой они строили домики и играли всей шпаной. Дядя Эдик разрешал им лазить в свой двор и есть плоды шелковицы в любое время. А маленькая Туська приносила бутерброды, для которых они спускали пластиковое ведерко на веревочке. Туська была настолько безобидным существом, что Семенов с трудом представлял, как кто‑то мог поднять на нее руку. Это все равно, что долго и мучительно избивать котенка бейсбольной битой.