Красная горка

– Ну, короче, в тот день бабушка рассказала, что раньше здесь было огромное кладбище, которое и называлось «Красная горка». Лет триста погосту этому уже или даже больше. Там наверху, где Колхозная улица, осталась часть того кладбища. Но это просто маленькая часть. А раньше тут все было в захоронениях. И крепостных везли сюда, и знать хоронили на высоких местах. А как пришла советская власть, все сравняли с землей и раздали участки партийным. Никто и не спорил тогда, атеизм процветал уже, церкви сносили, да и халявная земля тогда не каждому давалась, после революции сразу все тут и подчистили. Не знаю, что тут Ленин делал, но может и он к этому руку приложил. Так вот верующие, да те, у кого здесь родственники похоронены были, взбунтовались тогда, встали на защиту кладбища. Грех типа осквернять могилы предков, не дадим! А советской власти то, что с того. Тут все пришлые верховодили, почти все зеки, освобожденные советским режимом, да успевшие залезть в хоть какую‑нибудь власть. Наверху, там, где сейчас Дворец творчества молодежи, вырыли огромную ямину, все кресты могильные туда поскидали, какие успели. И вот в один день местные живым щитом встали перед кладбищем, говорят, что их там чуть ли не тысяча была. Прямо с утра пришли и перекрыли все дороги к кладбищу. Тогда типа, ну это бабка так рассказывала, но она врать не умела, вызвали кавалерию с Москвы. Те к вечеру прискакали, коней триста, и начали кого нагайками, кого шашками, кого с ружей постреляли. Короче, погнали их к той яме, всех в яму загнали, залили все то ли керосином, то ли, что у них тогда было, бабка говорила, что керосином. И сожгли всех заживо. Сами встали вокруг ямы, кто в агонии пытался выбраться – их стреляли да рубили. Но в основном все друг об друга спотыкались да падали, поднимались да опять падали. Говорят человек, когда горит, долго не умирает и всю боль чувствует. Так вот, эта тысяча сожженных так взревела тогда от жуткой боли, что говорят по всему «Подолью» слышно было. А подожженные, умирая, проклинали тех солдат да власть советскую. Бабка тогда сама все видела, ей лет пять было. Ее родители из Ерино приехали за кладбище стоять, ну а поскольку дитя не на кого было оставить, прихватили с собой бабушку мою. Родителей то всех в яму согнали, а детей, кого поймать успели, по детдомам раскидали потом. Бабушку мою и подружку ее тогда старшие ребята забрали к себе жить. Вот так она да подружка ее, что умерла, и стояли, смотрели, как их отцы, да мамы, крестьяне обычные, да еще почти тысяча людей горят заживо и проклинают всех и вся. А вскоре яму закопали, на месте этом дворец пионеров построили. Вот такой вот советский цинизм был тогда.

– А чего же бабушка твоя не уехала? Раз место проклятое?

– Это для других оно проклятое, а для нее священное. Каждый церковный праздник они ходили туда, дети сожженных. Цветы да булочки носили, вокруг дворца прямо выкладывали и плакали толпами. Поначалу гоняли их, но потом отстали. Вскоре дети сожженных выросли, кто‑то уехал, а кто‑то не смог. Так и бабка моя всю жизнь здесь и прожила.

– Да, – тяжело вздохнул Павел, – история, конечно! – впечатленный услышанным Синицын немного помолчал, а затем добавил. – А про ведьму слышал чего?

– Ну так, немного. Но это совсем давно вроде было, тоже закопали типа ее живьем, там наверху, где Колхозная улица.

– Это не там, где стройка заброшенная?

– Уже слышали? Я не особо вникал, поговаривают, что там, когда котлован рыли, гроб откопали. А потом несколько таджиков окочурились, один сорвался, не пристегнут был страховкой, второй вроде резал арматуру и балон с кислородом взорвал, про других не помню. Ну, наши местные сразу и вспомнили легенду про колдунью там какую‑то, и все приплели туда же. Якобы колдунья из гроба восстала и всех прокляла. Короче как в кино.

– А кто тебе это все рассказал?

– Да я не помню уже, соседки бабкины. Они как меня увидят, так сразу «бегут». То им воды в баню натаскать, то дров помочь наколоть, то так поболтать. Многие старушки на Красной горке давно в одиночестве живут, вот и приходится помогать да всякую херню слушать.

– Так это же теперь твоя работа! – громко засмеялся Павел. – По крайней мере, на ближайшую неделю.

– В смысле? – не понял Леха.

– В прямом! Будешь ходить по своей горке и с соседями разговаривать, кто что видел странного за последний месяц‑два. Про самоубийства разузнай, это я про тех, кто под машину бросался недавно. Сколько их там было?

– Трое или четверо. Но это только на прошлой неделе. Не говоря уже про повешенных да про утопших! Тут еще и поножовщины хватает, контингент то специфический подобрался.

– И много тут таких, кто себя жизни лишил? – удивленно спросил Синицын.

– Из тех, кого я лично знал, за последние пару месяцев… – Алексей вскинул голову вверх, чуть прикрыл глаза, затем, опустив голову, повернулся к следователю, – ну десятка полтора примерно, а то и больше.

– Интересно! – чуть прищурившись, произнес Павел. Снова этот прилив адреналина, азарта, предвкушение чего‑то… необъяснимое чувство, когда ты уверен, что откопал что‑либо стоящее и двигаешься в верном направлении.

– А не маньяк ли тут у вас орудует? – заговорщески спросил детектив.

– Да ну, какой маньяк? – отмахнулся Леха. – Тут сами все как маньяки, алкаши да наркоманы, «пересидки» всякие.

– Ну вот ты у нас все и выяснишь, – дал наказ Шпунтику представитель власти, – для начала список самоубиенных подготовь, адреса, даты рождения и смерти. В табличку все занеси, у тебя же дома ноутбук есть?

– Ну есть.

– «Эксель» на нем есть?

– Ну есть.

– Пользоваться умеешь?

Тут Леха повернулся к Павлу лицом и со всей серьезностью ответил:

– Я может и неудачник, но не последний идиот, конечно же умею, составлю такую таблицу – закачаешься… тесь, – поправился наркоман.

– Ты неудачник, потому что ты слабохарактерный, силу воли тренировать надо, только тогда успешным станешь, когда на первое место не удовольствие поставишь, а дисциплину!

– Вам легко говорить, у вас, наверное, отец какая‑нибудь шишка, воспитал вас правильно. А меня вот никто и не воспитывал, улица – мой учитель. Батя в собственной блевотине захлебнулся пьяный в дугу вот на том самом месте, где вы сидели на диване сегодня! Я со школы первоклашкой пришел, а он там уже мертвый часа три как, это потом врачи рассказывали. Он меня должен был в школу отвезти, мать на работе уже была, а батя с похмелья помирал после очередной попойки. «Сам дойдешь, не маленький уже! Я в твои годы знаешь, что уже мог? Ого‑го!» – вот его последние слова были, что я слышал. Старший брат тогда школу заканчивал, уезжать собирался, потом решил бросить все после похорон и остаться, матери помогать. Но мать запретила, силком почти выгнала в Питер его, а сама пахала по 16 часов в сутки, чтоб хоть старшего на ноги поставить. Не до меня ей было.

– Согласен, отец меня хорошо воспитал… – впервые в жизни Синицын не знал, что ответить преступнику. – Ну ты это… сам значит давай, воспитывай себя, теперь уже ведь знаешь, что делать надо, или маловато тебе опыта последних дней?

– Да уж, надеюсь, хватит… – стараясь незаметно стереть с лица слезу‑предательницу, буркнул Леха.

– Ну вот и молодец! Начинай уже путь к полноценной жизни, так чтоб у твоих детей отец нормальный был.