Кредитка

Добравшись до лестничной площадки второго этажа, он выдохнул с облегчением и без особых раздумий толкнул дверь, очертания которой угадывались благодаря проникающему в щель у пола сероватому свету.

Открывшаяся ему картина была предсказуемо тривиальна. В полумраке его взгляду предстал длинный узкий коридор, застеленный полуистлевшей красной ковровой дорожкой с зеленоватым орнаментом по краям, несколькими дверьми по обеим стенам и окном в конце, занавешенным чем‑то очень напоминавшим столетнюю паутину, в глубине которой, вполне вероятно, паучиная матка плотоядно высматривала очередную жертву, неосторожно приблизившуюся к ее логову. Дверь в углу, справа от окна была приоткрыта, что позволяло вытекавшему из‑за нее тусклому свету немного разбавить осточертевшую уже темень.

Сделав несколько неуверенных полушагов по ковровой дорожке, он вдруг застыл на месте. В одно мгновение ему отчетливо представилось, что дверь, к которой он направлялся, стала медленно закрываться, словно оборудованная современным гидравлическим доводчиком. Остатки света, и без того слабого, неумолимо меркли. Окружающий его мир вновь погружался во всепоглощающий мрак, выбраться из которого не будет уже никакой возможности.

Лоб моментально покрылся неприятной испариной. Чувство страха, зародившееся где‑то внизу живота, ледяной лавиной расползалось по всему организму и грозило перерасти в ничем не управляемую панику.

Как будто со стороны он увидел себя безуспешно мечущимся в поисках выхода и не подозревающего о еще одной, не менее страшной опасности, подстерегавшей его в этом лишенном света замкнутом пространстве.

Чудовищных размеров черный паук, бесшумно семеня всеми восемью своими лапками, по‑хозяйски неторопливо подбирался к намеченной жертве. Ему‑то свет как раз без надобности. Чуткие паучьи усики‑радары улавливали как малейшее движение, так и тепло, исходящее от тела любого живого существа, попавшего в зону их восприятия.

Мысль о перспективе быть высушенным до состояния мумии и, словно выпитая изнутри мушиная оболочка, навсегда остаться висеть опутанным с ног до головы липкой паутиной, привела его в такой ужас, что он, не помня себя, метнулся в сторону, в результате чего, натолкнувшись на неразличимую в темноте стену, вскрикнул от боли в плече и сполз на пол, где окончательно пришел в себя.

Озираясь по сторонам совершенно обезумевшим взглядом, через некоторое время он наконец‑то смог осознать, что ничего вокруг не изменилось. Дверь по‑прежнему оставалась приоткрытой. Тусклый сероватый свет так же проникал в коридор. Никаких пауков и прочей нечисти рядом не наблюдалось, а все увиденное им являлось всего лишь плодом его разыгравшегося воображения.

Оставшийся отрезок пути был пройден без приключений, однако он ни на секунду не упускал из поля зрения злосчастное окно с его трансформирующимися в паутину занавесками. Продвигаясь вперед, он машинально дергал ручки дверей то с правой, то с левой стороны. Все двери, за исключением той, что являлась конечной целью этого странного путешествия, были заперты, что, впрочем, его ничуть не удивляло. Опасаясь повторения аномальных видений, он сделал очередную остановку и перед тем, как заглянуть в дверной проем, стал прислушиваться, стараясь достичь такой концентрации слуха, чтобы не упустить ни малейшего шороха, свидетельствующего о наличии живых существ в недоступной пока визуальному осмотру комнате.

Постепенно нарастающий звон в ушах, появившийся в результате сильного напряжения, стал единственным звуком, который, несмотря на все потуги, ему удалось уловить. Заставить себя успокоиться он смог, приложив к этому немалые усилия, в результате чего назойливый звон постепенно стал стихать, и в наступившей тишине совершенно отчетливо послышался звук, напоминающий шелест перекладываемых бумажных листов. Осторожно, словно боясь помешать работе какого‑то важного начальника, он заглянул в комнату.

За рабочим столом, занимавшим добрую половину этого небольшого по своим размерам помещения, сидел мужчина средних лет в черном кожаном пиджаке и такой же черной водолазке под ним. На лацкане пиджака серебристо поблескивал значок, по форме напоминавший треугольник, только с округлыми концами. Хорошо подобранная одежда рекламно подчеркивала элементы ладно сложенной спортивной фигуры мужчины. Длинные, слегка вьющиеся темно‑каштановые волосы, уже тронутые сединой, были зачесаны назад и стянуты на затылке в «конский хвост». Его правильные, но какие‑то слишком грубые черты лица, несомненно, должны притягивать к себе взгляд и даже казаться привлекательными отдельным представительницам слабого пола, особо повернутым на античной, геракло‑апполоновской мужественности, обывательски сопоставимой с образами персонажей голливудских шедевров. Недельная небритость этого человека, гармонично сочетаясь с описанными уже деталями внешности и одежды, делала его очень похожим на рок‑музыканта, отпахавшего гастрольный тур, либо на байкера, в составе своей банды пересекшего Соединенные Штаты от океана до океана с остановками разве что на бутылку «Будвайзера». Впрочем, ничего музыкального, а тем более байкерского, в манипуляциях, им производимых, не угадывалось.

Глядя сосредоточенным взглядом перед собой, атлет‑рок‑н‑рольщик подстать механическому роботу, выполнял монотонно‑конвейерную работу, вкладывая лежащие стопкой справой стороны стола черные пластиковые прямоугольники, похожие на визитные карточки, в бумажные конверты такой же мрачной окраски, предварительно придирчиво сверив нанесенные на них золотистым тиснением надписи. О важности поставленной перед ним задачи свидетельствовало выражение его лица, а точнее, такие детали, как плотно сжатые губы, вытянувшиеся в одну тонкую линию, и резко очерченная вертикальная борозда, залегшая между сдвинутыми к переносице бровями.

Тем не менее, несмотря на сильную занятость, он прервал свое занятие, чтобы взглянуть на топчущегося в дверях посетителя. Обтянутая лакированной кожей рука с раскрытой вверх ладонью вытянулась в приглашающем жесте, кончиками пальцев указывая на стоящее напротив стола древнее, как и сам дом, стул‑кресло с полинявшей плюшевой обивкой и исцарапанными деревянными подлокотниками. В глазах, внимательно изучавших пришедшего плясали два желтых огонька, похожие на отблески пламени свечи. Однако никаких свечей в комнате не было и в помине. Настольная лампа, кстати, была. Старая и на вид довольно увесистая. Но включать ее никто не собирался, как и покрытую добрым слоем пыли матерчатую люстру, бахрома абажура которой давно приняла образ пещерных сталактитов, почти касавшихся макушки сидящего за столом. В комнате не был включен ни один прибор электрического освещения. Нигде, как уже упоминалось, не наблюдалось так же зажженных свечей, лучин, лампад, факелов и прочей пожароопасной ерунды. А свет все‑таки был! Он словно струился сверху, образуя ровно очерченный круг освещенного пространства, в центре которого располагался стол, за которым и восседал странный кожаный персонаж.

…Сидя в жестком неудобном кресле, вцепившись в подлокотники так, что побелели костяшки пальцев, он широко раскрытыми то ли от ужаса, то ли от невозможности восприятия сюрреализма происходящего, глазами смотрел на Кожаного, пытаясь одновременно разглядеть предметы обстановки за его спиной. Сделать это, как выяснилось, было совсем непросто. Ввиду того, что световой цилиндр, в центре которого находилось рабочее место Кожаного, своей яркостью настолько контрастировал с окружающей его темнотой, что все находящееся вне освещенного участка комнаты, включая его самого, буквально тонуло во мраке. Единственное, что он смог различить за широкими покатыми плечами – это очертания чего‑то высокого, прямоугольного, похожего на узкую одностворчатую дверь.

Кожаный, в свою очередь, не скрывая любопытства, нагло таращился на него своим желтоватым взглядом. Причем выглядело это так, словно разница между освещенной и неосвещенной зонами каких‑бы то ни было неудобств ему не создавала.