Кредитка

По прошествии нескольких дней после оговоренной даты несостоявшейся поставки, на проходную завода нетвердой походкой кабацкого завсегдатая зашел бледный как полотно молодой человек. Мужчина не был пьян, он был до смерти испуган, что и повлияло на сбои в его опорно‑двигательной системе. Бессмысленным, блуждающим взглядом окинув помещение, он, заикаясь и сбиваясь с мысли, с большим трудом объяснил охраннику, что ему жизненно необходимо видеть Василия Гавриловича.

Когда с формальностями контрольно‑пропускного режима было покончено, и молодой человек оказался в кабинете товарища Буркова, он кинулся ему в ноги и, размазывая по щекам слезы вперемежку соплями, непроизвольно вытекающими из носа, поведал Василию Гавриловичу о страшных последствиях, ожидающих всю их бравую гоп‑компанию если в течение недели деньги, предоплаченные местными мафиози, да еще с процентами за неустойку, не будут возвращены бенефициару. Молодой коммунист рассказал, что накануне вечером был облагодетельствован посещением на дому группой дальних родственников Кинг‑Конга в спортивных костюмах, которые на человеческом языке и даже по‑русски объяснили ему о ближайших жизненных перспективах в случае невозврата уплаченных денежных средств. Озвученные перспективы, мягко говоря, удручали.

Выслушав нытье сопливого обкомовца и мало‑мальски успокоив его, пообещав, что немедленно займется решением возникшей проблемы, Василий Гаврилович, понурив голову, поплелся к Михаилу Самуиловичу, заранее зная, что будет угощен той же лапшей, которой сам незадолго до этого потчевал незадачливого обкомовского предпринимателя…

Несколько последующих дней Василий Гаврилович, выбитый из колеи внезапно нахлынувшими неприятностями, находился в прострации, был хмурен и весь погружен в невеселые свои мысли. Ни коллег по работе, ни домочадцев ему не слышать и не видеть совершенно не хотелось. Он честно пытался найти выход из создавшейся ситуации. Отдавать накопленное желания, конечно, не возникло, но, похоже, другого решения у этой задачи просто не было. Смирившись с неизбежной потерей только что обретенного состояния, Василий Гаврилович понимал, что труднее всего будет убедить расстаться с деньгами Мишу, с его безмерной любовью к хрусту ассигнаций и патологической, подтверждающей досужие толки о сынах Израилевых, жадности. Но, как ни крути, а убеждать придется, необходимо убедить, ведь ему, Василию Гавриловичу Буркову, одному, означенную сумму все равно не поднять, поэтому нужно вместе, как‑то… А иначе… Страшно подумать, что может случиться иначе!

Однако зря Василий Гаврилович ломал голову – когда он повторно решил побеспокоить Михаила Самуиловича, на рабочем месте он его не застал. Несколько раз в течение дня дергал он ручку закрытого Мишиного кабинета, и только под вечер ему пришло в голову справиться в отделе кадров, где ему любезно сообщили, что Михаил Самуилович с сегодняшнего дня изволят бюллетенить вследствие скоропостижного острого респираторного заболевания. О, как!

Утром следующего дня, собираясь на службу, по давно заведенной привычке, Василий Гаврилович, сидя на кухне попивал кофе и просматривал блок свежих городских новостей, по местному кабельному телевидению. Все было, как всегда: пенсионеры недовольны ростом цен и отсутствием в аптеках бесплатных препаратов, так необходимых их изношенным организмам для поддержания жизнедеятельности; где‑то прорвало трубу и пол улицы превратилось в озеро, пышущее горячим паром, с фонтанирующим посредине гейзером, а где‑то, лихой наездник, на своем болиде девятой модели, укатал в асфальт светофор, после чего, вынужденно припарковался внутри автобусной остановки, на которой, благодаря суровости зимней уральской ночи, никого, к счастью, не оказалось. Ничего в общем‑то необычного. Но тут, миловидная ведущая прервалась, видимо воспринимая информацию, льющуюся из миниатюрного наушника прямо ей в ухо. Лицо ее было напряжено и выражало крайнюю озабоченность. Приняв к сведению переданные ей сведения, ведущая, со скорбной торжественностью, вновь обратилась к телезрителям: «Срочные новости поступают от наших коллег, работающих на улицах города. Сегодня, ранним утром, в лесопарковой зоне, прилегающей к озеру Шарташ, недалеко от береговой линии, обнаружен труп неизвестного мужчины, возрастом около тридцати лет. По причине отсутствия каких‑либо документов и сильного обезображивания лица погибшего, установить его личность пока не удалось. Как стало известно, со слов сотрудников правоохранительных органов и судебно‑медицинских экспертов, производивших осмотр тела, смерть мужчины наступила в результате огнестрельного ранения в голову».

В кадре появился молодой человек с микрофоном в руках и легкой небритостью на щеках. Трансляция велась непосредственно с места обнаружения трупа. Репортер скороговоркой сообщил, что один из местных жителей, гуляя в лесополосе с собакой, обнаружил лежащего мужчину и, определив, что тот мертв, вызвал сотрудников милиции. Камера оператора взяла общий план, и репортер оказался стоящим спиной к небольшому пространству между четырех деревьев, обтянутых красно‑белой заградительной лентой, так, что получался почти ровный квадрат, посреди которого лежало тело несчастного. Рядом с трупом на корточках сидела молодая хрупкая женщина, по всей видимости, судмедэксперт, четкими профессиональными движениями производившая какие‑то манипуляции у тела погибшего. Рукава ее спецовки были по локоть засучены, а руки украшали натянутые почти до локтей резиновые перчатки с отчетливо видимыми следами крови на них. Вместе с девушкой‑экспертом в этом «квадрате смерти» находился долговязый мужчина в форменном обмундировании – безусловно, следователь. Чуть склонившись, он жадно улавливал фразы, которые бросала ему храбрая укротительница смерти, периодически отрываясь от своего жуткого занятия. Вся переданная ею информация незамедлительно записывалась следователем на лист бумаги, несомненно, являвшимся протоколом осмотра места преступления. За пределами запретной зоны, разбившись на небольшие группы, стояли те, для кого в ближайшее время отдых, покой и выходные дни станут непозволительной роскошью. Кто‑то был в форме, кто‑то в штатском, но серьезные лица каждого из находящихся здесь борцов с преступностью выражали крайнюю озабоченность. Время от времени от какой‑нибудь из групп отделялся сотрудник и, приподнимая над головой запретительную ленту, подходил к корпящим над трупом следователю с экспертом, задавал им какие‑то вопросы. Записав в блокнот полученную информацию, сотрудник спешил поделиться услышанным с коллегами. Осмотр продолжался.

Оператор приблизил камеру вплотную к месту преступления, так что можно было детально рассмотреть лежащего на земле человека. Лица видно не было – загораживала сидящая спиной к экрану эксперт. Да его бы никогда и не показали, дабы не травмировать вначале рабочего дня и без того расшатанную нервную систему обывателей. Впрочем, этого и не требовалось. По хорошо различимым предметам одежды Василий Гаврилович сразу понял, кем является новопреставленный. Это был никто иной, как еще недавно просивший о помощи, которую Василий Гаврилович обещал оказать, но по независящим от него обстоятельствам обещания своего не сдержал, молодой работник областного комитета партии.

«Все конец, приехали! Необходимо срочно что‑то предпринимать!», – судорожно соображал Василий Гаврилович. – «Одному, конечно же, не справиться, нужно быстро бежать к Мише!». Быстро, однако же, не получалось – ноги налились свинцом, в голове шумело, а внизу живота подленьким холодком зарождался страх.

Как и следовало ожидать, Миши дома не было. Дома не было вообще никого. Ну не прячутся же они, в самом деле, за закрытыми дверями?! Бабушка‑соседка из квартиры напротив доверительно сообщила, что Михаил Самуилович и Софья Семеновна отбыли третьего дня… с вещами. Все, пиши‑пропало – можно спокойно заключать пари о том, что Мишины следы сейчас медленно остывают где‑нибудь далеко за Стеной плача.