Кровные узы. Шрамы прошлого

– Неужели творчество тебе нужно лишь для того, чтобы все люди мира знали тебя в лицо? Ради какой‑то мнимой популярности и глупых светских вечеринок? Я думал, что, прежде всего, это твоя отдушина и любимое дело, которому ты хочешь посвятить свою…

– Так и есть, – прервала его девушка на полуслове, – писательство и кино – моя отдушина, моя страсть, мой смысл жизни. Но и в тени я прятаться не желаю, потому что хочу прочувствовать жизнь сполна.

– А разве кто‑то говорил, что придется прятаться в тени? Мне просто хотелось сказать, что иногда придется проявлять осторожность, – уголки рта Аллана дрогнули в улыбке. – Посмотри на меня, я уже сто двадцать четыре года живу полноценной жизнью, а в прошлом вообще регулярно гастролировал с сольными музыкальными выступлениями. Как видишь, ничего плохого не произошло, и никто не уличил меня в том, что я какой‑то не такой.

– Даже если я осознала свое призвание писать, то растеряла вдохновение. Садясь за работу с отличной, казалось бы, идеей, я открываю чистый лист и всякий раз его закрываю, потому что в голову не лезет ничего. Ноль. Мне не под силу написать ни строчки.

– Я знаю, что сейчас тебе трудно это осознать, – накрыв ладонь девушки своей, тихо произнес Аллан, – но рано или поздно все наладится, а творческий кризис пройдет. От тебя требуется лишь взять себя в руки и с мужеством пережить этот непростой период.

Девушка фыркнула.

– Звучит не слишком убедительно.

– Уверен, если ты поступишь в университет и вольешься в деятельность, обязательно почувствуешь творческий подъем.

Аллан вздохнул и рассеянно пригладил рукой темные волосы.

– Я знаю, как ты мечтала учиться, и мне бы очень не хотелось, чтобы ты отказывалась от своей мечты так просто. Когда меня только обратили, тоже испытал что‑то очень похожее на кризис, но со временем это прошло, и я смог дальше заниматься музыкой…

– Нет, – твердо отрезала Мелинда и высвободила свою руку. – Я не желаю говорить о гребаном университете, потому что никуда поступать не собираюсь. А то, что ты пытаешься сравнить меня с собой, это… это глупо! Ты обратился при других обстоятельствах, твои родные не умирали и…

– Но мне, как и тебе, было тяжело. После обращения братья на долгие годы отрезали меня от человеческого общества. Я тяжело переживал разрыв с друзьями и одиночество.

– Это все очень грустно, но, тем не менее, ты не терял комфортную жизнь, дом и семью, а значит, не можешь с уверенность раздавать мне советы.

– Мелинда, я всего лишь хочу сказать, что у каждого в жизни случаются сложные периоды. Суть в том, что нельзя опускать руки без боя.

– Мне не становится лучше от того, что ты пытаешься навязать мне стремления, к которым я больше никогда не вернусь.

– Не говори глупостей.

– В отличие от тебя, я не боюсь посмотреть правде в глаза и принять очевидные факты.

– О чем ты вообще? Какие еще очевидные факты я не могу принять?!

– Признайся, ты покончил с музыкой не потому, что перестал видеть себя в профессии, а потому, что с обращением тебя покинуло творческое вдохновение. Это проклятие для таких, как мы.

Стоило этим словам сорваться с губ, как из растерянного и печального лицо Аллана сделалось непроницаемым и жестоким, словно железная маска. Его словно накрыла какая‑то необъяснимая мрачная тень, в которой не было ни намека на снисходительность. Аллан выглядел так, будто Мелинда только что затронула самые болезненные струны его души.

– Никакого проклятия не существует, Мелинда!

– Я не верю.

– Я покончил с музыкой, потому что меня бросила девушка, когда‑то значившая для меня все. Она так туго связывала меня с миром музыки, что всякий раз, когда я садился за инструмент, перед глазами всплывал образ той, что плюнула мне в лицо и растоптала сердце. После того, как Ленора меня бросила и ушла к другому, я не мог подходить к инструменту двадцать лет, а когда боль наконец отступила и я сел за рояль, то внезапно обнаружил, что музыка захватывает меня так, как и раньше.

Тему бывших отношений Аллана они обсуждали всего раз, когда Мелинда настояла, чтобы парень рассказал ей о своем прошлом. Тогда, как и сейчас, он не сообщил ей ничего нового, потому что незадолго до этого Вэлла уже успела раскрыть ей всю информацию. В последующие разы Мелинда даже не пыталась выпытать у Аллана что‑то еще, так как не хотела в очередной раз наблюдать за его болезненной реакцией на эти тяжелые воспоминания. Поразившись внезапной откровенностью, Мелинда оцепенела.

– Почему ты не рассказывал об этом раньше?

– А почему я должен рассказывать тебе вещи, о которых не то что говорить, а даже вспоминать не желаю?

– Хотя бы потому, что мы с тобой рассчитываем на совместное будущее. Это нечестно, ведь в отличие от меня, ты знаешь о моей жизни все.

– Чего бы тебе дала эта информация? – Его ясные светло‑серые глаза угрожающе потемнели, плечи напряглись. – Мы живем здесь и сейчас, Мелинда. Я не хочу бередить старые раны и вспоминать трагические периоды своего прошлого.

– Если ты не можешь рассказать мне о своей жизни, как я могу тебе доверять?

Аллан взглянул на Мелинду с подозрением.

– Пусть я и не треплюсь о прошлом, но зато делаю для тебя все, что в моих силах, – сердито процедил молодой человек, поднимаясь с дивана. – Я стараюсь наполнить твою жизнь всем, о чем только можно мечтать… и что получаю взамен? – Аллан горько улыбнулся, неторопливой походкой направляясь в сторону рояля. Взяв почти нетронутый бокал, он несколькими щедрыми глотками осушил его содержимое. – Недоверие? Серьезно?

– Как‑то ты рассказал, что на самом деле Себастьян сотворил с моей мамой. Он стер ее личность и наложил чары, превратив в другого человека, так?

Аллан смотрел на любимую с непониманием.

– Ты говорил, что если вампир проделывает такой фокус с человеком, то назад пути нет. Жертва до самой смерти будет чувствовать слепую привязанность к своему господину и не осознавать ее. Даже если обратится в вампира. – Девушка стиснула зубы, вспоминая изменившуюся, ожесточенную женщину, в которую превратилась ее мама. – И самое страшное, что человек этого никогда не осознает, верно?

– Мелинда, я не понимаю, к чему ты клонишь.

– Откуда мне знать, что ты не проделал со мной то же самое?

После прогремевших слов, в гостиной повисло гробовое молчание. От удивления Аллан открыл рот, не в силах, кажется, выдавить из себя ни звука. Огонек в его глазах потух, они наполнились болью.

– Как… как ты вообще можешь так думать? Неужели ты считаешь, что я бы поступил подобным образом?

– А то, что я по уши влюбилась в тебя на второй день знакомства? Тебе не кажется это странным?