Лишь тень

Нужно будет поговорить, очень внимательно послушать то, что она скажет и постараться понять. Ведь я люблю её, а когда любишь, то любишь полностью, до конца, во всех поступках и странностях. Придёт время и… что «и» я так и не понял, а потому бросил покуда это совершенно непродуктивное занятие и побрёл себе по тропинке.

Учитель мой жил в полумиле отсюда, лететь не придется, так что проигнорируем и ленту, что вьётся где‑то поблизости, пойдём пешком и подумаем. После столь очевидной неудачи с Мари мне казалось, что Учитель тоже что‑то эдакое мне заявит, так что я совсем упал духом. Да, в таком случае будет полный… кто полный, я сформулировать не смог, поскольку все приходящие в голову образы недостаточно точно передавали парадигму. Вот свинство, совсем я не в форме.

В этот самый момент я проходил мимо маленького белого домика, который, помню, в своё время показался мне весьма приятным: на его стенах были совершенно изумительные фрески, сразу видно, что рисовал человек, крайне увлечённый своим делом и, при этом, большой талант. Только о нём я думал, как сразу вырастал передо мной образ этакого пожилого человека, чуть лысоватого, бородка клинышком, в бежевом брючном костюме и обязательно с тросточкой. Она придавала воображаемому хозяину домика некий непередаваемый шарм. С таким человеком приятно было бы сидеть поздним летним вечером на парковой скамеечке и говорить о вечном… Хм. В тот раз мне особенно повезло, раз поехало, то ехало до самого конца…

А я ведь так ни разу и не встретил этого загадочного человека.

Вообще‑то да, бредятина, конечно…

Но только я так подумал, как красочные стены зашатались передо мной и рухнули, взметнув в воздух облако пыли. Я невольно вздрогнул. Вот стоял знакомый домик, и вот разом исчез.

Только когда из‑под груды обломков выполз малый уборочный автомат, я вздохнул и пошёл дальше. Надо же, хозяин, видимо, недавно умер или переехал (что – вряд ли), так что теперь расчищали место. Всё ясно и понятно, никакой двусмысленности. Простое течение жизни. Не дано мне было, по‑видимому, разочароваться в придуманном мною образе.

Я кивнул самому себе, почувствовав твёрдую почву под ногами. Вот с таким здоровым отношением ко всему сущему и должно идти к Учителю.

Вообще почти всегда, когда в голове пусто, когда идёшь один, а местность до боли знакома, когда ничего нового уже заведомо не можешь увидеть… Да, только это способно по‑настоящему побудить тебя к мыслям на отстранённые, они же – так называемые возвышенные темы. Вот ими‑то я и увлёкся ныне. Утрясти в голове кое‑какие размышления, разве не это важно перед визитом к Учителю? Вот именно.

Правая нога с удовольствием пнула так кстати подвернувшийся камень.

Последний Полёт… именно последний. Что заключается в этих двух словах, кроме прямого их смысла?

Я оглянулся по сторонам. Никого не видно. Да, у нас праздным делом на улице редко кого встретишь.

Вот, всё верно, я пришёл в этот мир (ну, нескромно так говорить, пусть не я, а некий виртуальный Пилот) вовремя. Что было бы, если бы народу в мире оказалось больше, чем может нести «Тьернон»? Скажем, миллионов десять, и то с гаком. Полёт‑то последний… Я в тот миг подумал, каково это должно быть человеку, оставшемуся неожиданно посреди пустого мира, забытого остальными людьми. Вот так, бац, и нет никого. Я бы точно что‑то страшное с собой сделал. Нет, честно, я тогда был совершенно не в состоянии представить себя без магии Полёта, без космоса, без громоздкой туши «Тьернона», уже словно плывущей там, в небесах, без…

[обрыв]

Это казалось крушением всех надежд, всех чаяний, вот так, разом, как отрезали. Пусть бы не стал я Пилотом, как выяснилось позже, всё это – лишь дело случая, но полетел бы всё равно, и уж точно нашлась бы мне замена, пусть двадцать лет ждать! Не страшно… как выяснилось позже – действительно не так страшно. А вот остаться одному в числе ещё кучки таких же неудачников, обречённых доживать своё на этих ухоженных лужайках… Цель в жизни – жестокая штука, если настоящая, а уж когда её теряешь… тут, увольте, несчастье вдвойне.

Я проделал требующиеся от меня три с половиной тысячи шагов, затем поворот, и ещё сколько‑то там. Дом Учителя был всё такой же, с чего ему меняться, строгие линии фасада, простой, без выкрутасов, но при этом ухоженный газон, мощёная камнем дорожка вела к крыльцу. В каком‑то смысле этот дом был и моим тоже, благо сам я переезжал не один раз. Всегда одинаковые, они только становились раз за разом всё меньше, как и весь этот…

[обрыв]

Я постучал.

– Войдите, – знакомый голос прозвучал ясно и отчётливо. Сколько я его не слышал?

Я вошёл, резким движением сдёргивая в прихожей маску респиратора. Подумалось почему‑то, как я считал, что помню, когда я впервые увидел своего Учителя. Было у меня такое странное воспоминание, я снизу вверх гляжу в его серьёзные и добрые глаза. И голоса, вроде родительские, «вы возьмёте его?», да, конечно, мальчик ваш так умён! Скорее всего, это был попросту некий свободный конгломерат из воспоминаний раннего детства, не мог я помнить, что случилось, когда мне было всего три года. Но гордиться можно было даже этим. И хвастаться иногда перед посторонними, которые в ответ лишь пожимали плечами и шли дальше. Самому Учителю я об этом образе не говорил ни разу.

Внутренняя дверь беззвучно распахнулась, обнажив профиль Учителя. Как и всякий истинный учитель, он был человеком, буквально излучающим энергию: только после секундной паузы ты замечал седину на висках и морщины в уголках глаз. Мой учитель же был к тому же ещё и Лучший Учитель, пост многолетнего председателя Совета Образования принадлежал ему, истинно, по праву. Я гордился им не без оснований, я гордился тем, что был одним из сорока его учеников (ни одного из которых к тому времени, кстати, ни разу не видел), я гордился любым своим делом через посредство того, что именно он подвиг меня на него. Великий человек. Да, я чувствовал это абсолютно честно до самого последнего, только…

[обрыв, на следующем листе рисунок – тёмный профиль в лучах закатного солнца, текст возобновляется с середины диалога]

– Вы действительно считаете, что всё это истинно моя заслуга и никого более?! – вообще‑то эта мысль действительно была мне внове, да к тому же позднее она оказалась абсолютно ложной. Так что подобная неправда, буду говорить прямо, ой как сказалась на том результате, что вам, мои читатели, придётся, по‑видимому, наблюдать. Я специально столь подробно привожу тот разговор… вам будет легче судить о степени того безумия, до которой я дошёл сейчас.

– Пье, ты – человек, причём человек в истинном смысле этого слова, стремящийся ввысь, да ещё и, видишь, достигающий чего‑то значимого.

Учитель улыбнулся. Так, как умел только он, успокаивающе и обнадёживающе одновременно.

– Так что только тебе судить о цене своих свершений, ну, а остальные не останутся в стороне! Подумай, Пилот ты или нет?

– Пилот, – кивнул я не без позы, простите, её я здесь описывать не буду.

– Ну, вот и решай, Пилот. Небо было и остается единственной нашей целью, в этом мире нет ничего более ценного. Всё наше общество живёт единой мыслью – туда, вверх и вперёд. Ты знаешь это, без сомнения. В таком случае, какие колебания могут быть с твоей стороны?!!