Лишь тень

В то лето (мне тогда стукнуло уже пятнадцать, а ему, соответственно, тринадцать лет) мы с ним решили соорудить в саду беседку, такую огромную и красивую, какую мы только сумели бы придумать. Брат обладал, ко всему прочему, заметным художественным талантом, рисовал он просто отменно, так что старание и хорошие чертежи, помноженные на здоровый азарт, дали результат. Ещё в начале лета я углядел на отдалённом пустыре возле ближайшей к нам Белой Стены тяжеленную связку чугунных прутьев толщиной с мой указательный палец. Она была такая тяжёлая, так что пришлось привлекать маму и десяток моих знакомых для того лишь, чтобы доставить на траке это всё к нам под забор. Работа была адова, мы трое суток ходили чумазые и потные, но не успокоились, пока одна из решётчатых стен беседки не была склёпана, заварена и покрашена.

Радости не было конца, сделать что‑то собственными руками!

Но она продолжалась недолго. Через два дня брата не стало, он погиб при загадочных для меня обстоятельствах, ибо до сих пор я так и не собрался спросить у мамы, что же всё‑таки произошло в то утро. Я как‑то разом очутился перед чёрным параллелепипедом гроба, который под тихую музыку уплывал в жерло кремационной печи. Оценивать как‑то случившееся уже попросту не хватало сил.

Соответственно, беседка так и не была доделана, оставшиеся материалы я убрал со двора, плача над никчемными железками, словно всё ещё стоял там, над гробом. А единственная доделанная решётка постепенно заросла плетьми растений, превратившись на долгие годы в неотъемлемую часть сначала нашего старого сада, а потом мирно перекочевала в новый дом, когда же я поселился отдельно от мамы, то решётку тоже забрал с собой.

Нужно ли упоминать, что она для меня значила. Сперва. Но годы шли, я постепенно забывал и её, и брата. А тут ещё это распоряжение о сдаче металлолома. Надо же было случиться такому, что бесхозный металл в итоге оказался востребованным на строительстве «Тьернона», более того, всякий должен был незамедлительно отправить необходимый объём на Эллинг для соответствующего дальнейшего использования. Указ на то был вполне чётким.

Я долго крепился, пытаясь побороть в душе ту гадливость, что просыпалась в ней при единой мысли о том, чтобы… Наша размолвка с Мари привела к тому, что я, наконец, решился.

Вот так, больше ничего материального за спиной, как и положено истинному Пилоту и просто будущему космонавту, тень брата не связывала меня больше с бренной этой планетой.

Но нет. От слов Мари всё вернулось снова, все былые обиды на несправедливость, былая тоска. Да и сама эта незримая трещина в наших отношениях, что лишь мелькнула до того перед моим замутнённым взором, уже вполне отчётливо начала разрастаться в огромную пропасть.

Я поднял голову и посмотрел на неё. Скорченная фигурка Мари мне что‑то невнятно напоминала, но вот что?

Я встал, подошёл и погладил её по щеке тыльной стороной ладони, как она любила. Ответ на ласку был едва ощутим, но мне и того было довольно…

Пришло вот в голову – и что особенного я тут вам рассказываю? Да ничего, просто мне хотя бы сейчас хотелось утрясти все те несуразицы, что я сумел натворить за свою жизнь, быть может, даже ещё проще – помириться со своей памятью, которая раз за разом предательски возвращает мысли к тому глиняному болвану с моим именем на лбу, что погрёб под собой так много чужих судеб. И всегда, в любой момент дня или ночи, по правую руку от меня словно стоит Мари, мой безмолвный вот уже сколько лет оппонент, которая продолжает тот давнишний спор… Примириться с ней у меня так и не получилось, её слова слишком действительны для меня, материализованные исключительно моей железной волей, они стали больше, чем словами, да только… всё напрасно.

Порой, когда я откидываюсь в кресле, заполнив очередной листок своими кривенькими словесами, мне начинает казаться, что разгадка всех этих странностей совсем близка, но она вновь убегает снова, стоит мне снова взять в руки перо. Что хотела сказать мне Мари, тогда, на том болоте, и отчего всё получилось так, а не иначе?.. Не знаю.

Оттого и пишу.

Спустя несколько дней после приведённых мною событий произошло ещё нечто, достойное подробного описания. Проснулся я утром оттого, что в углу комнаты настойчиво трезвонил терминал. Я никогда не страдал от обилия почты и вообще какого бы то ни было виртуального общения, так что у меня просто ещё не сложилось отключить эту пищалку – поступление корреспонденции, в случае чего, великолепно отражалось подмигиванием огонька. Форменным образом мне пришлось выбираться из постели и плестись к терминалу, проклиная всё на свете. Действительно – письмо, к тому же запечатанное гербом Совета. Я мгновенно подобрался и прекратил нытьё, шутки в сторону. Прикоснувшись к холодной панели, я подтвердил свою личность, после чего быстро просмотрел текст послания. Мне предлагалось прибыть к зданию Совета в девять часов утра сего дня и принять участие в закрытом его заседании, для чего предпочтительней была парадная форма. Прибыть мне рекомендовали вместе со своим Учителем. Вот как оно…

Собственно, сборы много времени не заняли, я подумал и вызвал дежурный двухместный аэрон со стоянки, затем, ещё после секундного размышления, нацарапал коротенькую записку Учителю. Он у меня молодец и собраться успеет. А потом, когда рука машинально потянулась набирать знакомый код, я отдернул её, словно обжёгшись. Инстинкты подсказали мне, что об этом собрании Мари знать не обязательно, только очередное для неё огорчение.

Выбегая из дому, я на ходу застегивал последние пуговицы моего парадного мундира.

Как странно, перечитывая эти строчки, можно подумать, что я уже тогда всё понимал и обо всем догадывался. Не так это.

К превеликому моему сожалению я и до сих пор брожу вслепую по тем закоулкам – пусть теперь это лишь мысленные прогулки, тогда же… я её любил, что мне и помогало – если не понимать, то чувствовать.

Где это всё…

[обрыв]

…в огромных коридорах царила тишина, на всём нашем пути не встретилось ни единого человека.

Залы, залы… возможность побродить здесь всегда была для меня неоценимым удовольствием. Лепные потолки у меня над головой простирались на головокружительную высоту, напоминая не то своды пещер, вымытых некогда могучими потоками в недрах скал, не то невероятного размера паруса, туго натянутые штормовым ветром, готовые вот‑вот лопнуть, подобно струне, а затем… различные варианты дальнейших событий резвым хороводом мелькали перед моими глазами, поражая меня не столько своей масштабностью, сколько собственно неожиданным богатством моего воображения.

Сравнить моё состояние возможно только с той реакцией, которую я встречал иногда, впервые подвозя кого‑нибудь на аэроне. Меня почему‑то все, кто только узнавал о моей профессиональной специализации, непременно начинали просить «показать класс», это у них так называлось. И вот, когда я, поддавшись на уговоры, опрокидывал привычным движением нашу утлую летающую посудину навстречу бездне небес, у них в глазах отчего‑то загорался невероятный огонь, пусть крепко замешанный на страхе, но мгновенно его перебивающий, а дальше ух!.. Спустя целую минуту после приземления они только и были способны, что оглядываться по сторонам, пытаясь понять, на каком они свете, затем следовала всё та же фраза, которая прекрасно подходит и к тому, что я испытывал, направляясь на заседание Совета. «Вот теперь я истинно понял, для чего мы хотим лететь…» – иногда от этой интонации даже у меня наворачивались слёзы. Вот точно так же и я, завороженный этими сводами, словно не шел вперёд размеренным шагом уверенного, пусть и немного храбрящегося человека, но летел куда‑то ввысь, напролом, в эти начертанные рукой неведомого мне мастера небеса, туда, где никогда не бывал. Они не давили на меня, нет, они – влекли. то