Литера «Тау»

И так, не открывая глаз, Магда пошла на зов далекого, но яркого звукового пятна, боясь, что оно вот‑вот замолкнет и потускнеет.

*

Доктор Мерц сидел на дне неглубокого каньона с отвесными песчаными стенами. Под ним были сложены сосновые бревна с облупившейся корой, слегка присыпанные осыпающимися стенками.

– Ансгар Фридрихович! – позвала Магда. – Вы живы?

Некромант открыл глаза.

– Не знаю, – сказал он. – Я давно здесь сижу, ничего не сломал. Вроде… Вы можете притащить из машины буксировочный трос? Спускаться сюда опасно. Не выберешься. Я пробовал.

– Как вы здесь очутились?

– Я разрушил хрупкую оболочку Владика, и он вошел в мое сознание. Заставил меня прийти сюда и свалиться в яму, мстительный дух.

– Разве так бывает?

Некромант поднял голову и посмотрел ей в глаза.

– Так бывает у всякого, кто сражается со злом. Он позволяет себе разозлиться, а это значит, что то зло, с которым он сражается, оказывается уже в нем. Вот я его и впустил. Владик меня вывел из себя… скажем так. Я… очень эмоциональный человек… пусть даже с первого взгляда это не скажешь.

Магда присела на край ямы. И несколько секунд посвятила тому, чтобы засунуть растрепавшиеся волосы за воротник футболки.

Видимо, в их дискуссии о добре и зле ей придется проиграть.

– Я вам тоже кое в чем признаюсь, – пообещала она со вздохом. – Вы же хотите знать обо мне все. Вот только сначала трос принесу.

*

Вечером того же дня к Ансгару, промывающему перекисью свои ссадины и царапины, подошел Сальвадор Андреевич.

– Как ты? – спросил он.

– Нормально. Устал очень. Неслабо так сходили за хлебушком, – Ансгар говорил отрывисто и нехотя. У него, в отличие от Владика, была психика. И она сегодня определенно перегрузилась. – Ну, зато наша красотка научилась возвращаться в ненавистное ей тело, что радует. А то я уже думал, что я на грани профессионального фиаско.

– Она сказала, что ты открыл в ней еще одну способность.

– Да. Она находит живых, как я нахожу мертвых. Например, меня в яме. Я порекомендую ее соответствующим учителям, может быть, она сумеет заняться куда более полезным делом, чем некромантия. Так что через два дня она уедет, и я, наконец‑то, отдохну.

– Рад за тебя, – улыбнулся Сальвадор. – Тебе помочь?

– Угу.

Ансгар повернулся спиной, и Сальвадор, наклонив лампу, некоторое время молча промывал ему ссадины на лопатке.

– Не знаю, будет ли тебе интересно, – осторожно сказал он, – но моя история тоже закончилась.

Ансгар оживился.

– Будет, конечно, – быстро отреагировал он, даже не особенно пытаясь соблюсти мрачный и незаинтересованный тон.

Сальвадор светски улыбнулся. Как всегда, когда ему бывало трудно.

– Я написал Антонине, и она призналась, что это она, – сказал он просто.

– Призналась ли она тебе в коварных и мстительных замыслах?

– Нет. Она много говорила… – Сальвадор помолчал, словно бы подбирая слова. К изысканной своей речи он слова не подбирал. А к обычной – приходилось. – Я звонил ей, пока вас не было… она заявила, что я нравился ей еще в детстве, просто она боялась сказать мне об этом. А теперь, когда снова увидела, поняла, что не забыла. Но она боялась, что придется говорить про брата, и поэтому пряталась. Она не хочет говорить о нем. И уж конечно, не считает меня виновным. Она думала, что, если я ее увижу, это напомнит мне о нем и испортит наши отношения. А она хотела начать их, как она выразилась, с чистого листа. Признаться, у нее это получилось.

Сальвадор вздохнул и шмякнул использованный ватный тампон в тазик.

– Значит, тебя уже можно поздравить? – Ансгар повернулся и стал натягивать футболку.

– С чем? – не понял учитель биологии.

– Ну… Чистый лист заполнен великой любовью (потому что ходить к возлюбленному, прячась под одеждами с головой – не всякий человек выдержит), она любит тебя ты – ее… никто ни на кого не сердится, можно начать личную жизнь.

– С ней? – искренне удивился Сальвадор.

– Ну да. Ладно, попросишь ее сначала по‑прежнему закрывать лицо…

– Вряд ли это понадобится.

Сальвадор отвернулся. Он не понимал, как можно этого не понимать. Однако не понимали все.

– Ты говорил, – начал он терпеливо, – что я не виноват. Вот и она говорит то же самое… она говорит, нужно жить дальше, и всякую чушь, которую обычно говорят в таких случаях. А я не могу. Ансгар, это был мой друг. И я забыл его. И она забыла. В сущности, мы все простили себя за его смерть.

Сальвадор горько рассмеялся.

– И мы никогда не знаем, что так будет. Вот сейчас я откровенен с тобой, как ни с кем, а завтра, может быть, меня собьет машина, и через год ты уже не будешь помнить, о чем говорил со мной сегодня… я думал, я один такой. А оказывается, мы все такие. И она. Мы незаслуженно забываем наше прошлое. А ведь мы состоим из него.

– Но ведь она не забыла тебя за столько лет, – напомнил Ансгар.

– Но ведь и не искала, – горячо возразил Сальвадор. – Просто случайно встретила.

И Сальвадор вздохнул, словно смиряясь со всей глубиной бренности бытия. Потом печально улыбнулся.

Ансгар немного помолчал. В случайности он не верил.

– Слушай, я не хотел тебе говорить, – начал он осторожно, – но… раз уж ты говоришь, что мы так друг с другом откровенны и все такое… и ты такой щепетильный в вопросах доверия…

– Я слушаю тебя, – Сальвадор улыбнулся чуть шире.

– У меня есть еще одна, – Ансгар запнулся, потом закрыл глаза и сосчитал до трех, – …еще один большой синяк. Я его увидеть не могу, но знаю, где он. Я не решался, но после твоего признания я готов тебе его показать, а ты скажешь, насколько он ужасен, и нужно ли с ним что‑то… ничего смешного, кстати.

Щепетильный Сальвадор внезапно согнулся пополам, беззвучно смеясь. Его накрыла настоящая, вялотекущая истерика, наступающая после длительного эмоционального напряжения. Напряжению было много лет, и теперь оно отпускало медленно, рывками, вызывая конвульсии и даже слезы.