Литера «Тау»

– В скором времени мы переехали на другую квартиру, а потом я и вовсе стал жить один. Жить с памятью обо всем этом. В те годы я понял, что это куда гораздо труднее, чем умереть.

Конечно, в настоящий момент я смирился с тем, что мир неоднозначен, что на моей совести есть пятно, которое я пытаюсь хоть немного обелить, оказывая детям в моей школе социальную и психологическую помощь. В силу особенностей своей судьбы я легко нахожу тех, кого запугивают. Они чем‑то похожи на меня в подростковом возрасте. Когда все заканчивается хорошо, я чувствую, как моя вечная вина на время перестает высасывать из меня жизнь. Как в «Молчании ягнят», знаете ли. Но я запретил себе забывать об этом, хотя в наше время муки совести не в моде.

– Ясно, – сказал Ансгар. – Меня окружают самоубийцы. Вряд ли я имею право судить ваше… твое прошлое, Сальвадор. Возможно, я и сам поступил бы похожим образом.

– Ты, Ансгар, вряд ли, – возразил Сальвадор. – Ты упрям как черт.

– Ерунда, Валя. Меня никогда не пытались ломать всерьез.

– Ой ли?

– Ну да.

Сальвадор не стал спорить, несмотря на свою уверенность в том, что будь на его месте Ансгар – все узнали бы правду сразу же. Он так же считал, что Маньяк с Турком в случае с Мерцем не стали бы и пытаться действовать путем угроз и насилия. Во всяком случае, Сальвадор не мог себе такого представить. С кем угодно, только не с ним. Было в некроманте нечто, лишающее этот процесс удовольствия.

– А теперь я расскажу о том, что случилось на днях, – продолжил Сальвадор, явно намеренный выговориться полностью, досуха.

*

Некогда, говоря об отсутствии у себя личной жизни, Сальвадор немного лукавил. Была у него личная жизнь. Только вот он не очень хорошо знал, что за персона, помимо него самого, принимает в ней участие. Он даже долго не понимал, какого она пола. Он называл ее «Призраком».

Началось все со странного письма, подложенного под дверь. Мол, выключайте, пожалуйста, свет в подъезде, когда приходите позже полуночи, а то лампочка зря горит. Вы ведь такой замечательный человек и так всем нравитесь.

Сальвадор стал выключать. Однажды за лампочку заткнули еще одно письмо – длинное, написанное мелким почерком. Мол, вижу вас каждый день, можно к вам прийти. Но так, чтобы вы видели моего лица. Это важно.

Сальвадор был так заинтригован, что согласился.

Призрак носил просторные одежды и маску с вуалью. Теперь перед каждым своим приходом он писал Сальвадору на мобильный телефон: «Я приду во столько‑то». И, открыв дверь ровно в это время, Сальвадор заставал его на пороге. Человек в маске кивал, входил в квартиру и доставал листок с программой вечера. Обычно это выглядело как «Сегодня мы сначала смотрим кино, а потом пьем чай».

Сальвадор никогда не слышал голоса человека в маске, и не видел его рук – те всегда были в перчатках. Иногда, наблюдая за движениями, он подозревал в нем женщину, но потом сам себя опровергал. Иногда ему казалось, что под маской его посещает не один человек, а разные. Но и это тоже не казалось достоверным, потому что по росту и звуку дыхания эти люди совершенно не отличались.

Сальвадору нравилась конфиденциальность. На месте человека в маске он мог воображать кого угодно, а поскольку связь их была односторонней – маска не позволяла до себя дотрагиваться, – то и говорить при этом он мог что угодно. Маске всегда нравилось то, что он говорил, и как выглядел. И Сальвадор позволял ей выражать свое им восхищение любыми доступными ей путями и порой сам удивлялся тому, сколькими способами можно общаться с человеком, не позволяя ему себя видеть.

Говорили они о странных вещах.

– Сегодня я пытался перевоплотиться, – говорил Сальвадор. – Я подражал иному голосу, иначе строил фразы, и даже цифры, которыми я мысленно считаю, из‑за этого стали других цветов.

«Ты не боялся утратить себя?» – письменно спрашивал Призрак.

– Я утрачивал себя не единожды, – признался Сальвадор. – Иногда мне кажется, что моя суть – в череде этих неизбежных утрат.

«Ты никогда не выйдешь за рамки определенного круга личностей, которых ты можешь изобразить».

Порой он думал, что маска не раскрывает себя из‑за того, что считает свою внешность неудачной. И он не настаивал на развиртуализации.

– Знаешь, – говорил Сальвадор своему странному визави, – я после тебя с нормальными людьми общаться не смогу. Видимые люди уже давно кажутся мне пресными и даже пугающими.

«Если таким образом я убиваю тебя, то это хорошо. Что может быть лучше, чем разрушать, сострадая!».

От этого пафоса немного коробило, но в то же время – он волновал. В бытовом разговоре, заметил Сальвадор, такая характеристика как «инфантильная женщина‑гот» может прозвучать пренебрежительно, но общаясь с таковой, легко втянуться.

– Ну, хотя бы скажи, какого ты пола, – попросил он однажды. – Как это ни парадоксально, воображению, чтобы развернуться, нужны хоть какие‑то рамки.

Призрак нарисовал на бумаге кружок. Потом, помедлив, пририсовал сверху стрелочку.

– Не верю, – сказал Сальвадор.

Призрак пожал плечами и дополнил картину крестиком снизу. После чего перечеркнул рисунок и нарисовал крестик побольше, схожий с могильным.

– А нарисуй кота, – попросил Сальвадор.

Он забыл, что неплохо умея рисовать сам, он мог многое сказать о человеке по его рисунку. О характере каждого своего ученика он узнавал все, стоило ему только посмотреть на то, что тот изображал на парте или на полях черновика.

Призрак послушался и нарисовал кота.

В тот день они пили чай и молчали. Сальвадор, внезапно понявший, кто такой Призрак, не мог говорить. А Призрак не понимал, почему он молчит.

*

После его ухода Сальвадор понял, что остро нуждается хоть в ком‑то. С кем можно поделиться своей тайной, потому что хранить ее дальше не было сил. Он позвонил Ирине, и она честно поговорила с ним на лестничной клетке, потому что дома спал ребенок, а у него был очень плохой сон.

– Скажи, не бывало ли у тебя, – начал он вежливо, – таких моментов, когда ты готова умереть, если тебе не с кем поговорить?

– Эти моменты, – сказала Ирика, – у меня происходили постоянно. До замужества. Но сейчас мне всегда есть с кем говорить. Правда, есть один… один вопрос, который я хотела бы обсудить не дома. Но, наверно, я не скоро смогу это сделать.

– А мне позволено будет полюбопытствовать относительно если не сути, то хотя бы природы этого вопроса?

– Я вижу странные сны, – она улыбнулась. – Когда мне удается толком уснуть.