Мэтт, которого нет
Мэтт с сожалением смотрит на Еву:
– Прости.
Она отмахивается:
– Ой, да ты же знаешь: стоит тебе закрыть глаза, и ты снова будешь здесь, со мной. Ты, главное, тетке унизить себя на этот раз не дай, умоляю.
Внизу Мэтта ждут – не дождутся тетины упреки.
– Ты почему меня не слушаешь, дурачок малолетний? Я кому говорила никогда в жизни не забираться на этот страшный чердак – себе? Да ты…
Мэтт перебивает:
– Ничего там такого загадочного нет. Чердак как чердак. Одно говно голубиное валяется.
– О, Господи ты боже мой, ты как со мной разговариваешь! Нахал!.. Иди, уроки делай. Из комнаты не высовывайся – ко мне гости должны прийти. И сам с собой не болтай. Ужас какой‑то…
– Теть, ну чего ты так разозлилась?.. Я же помочь тебе хотел, убраться…
– Единственное, чем ты можешь мне помочь, Митенька – это убраться из моего дома. Но пока ты здесь, привыкай жить по моим правилам.
– Да ладно тебе. Так уж нужно злиться из‑за такой ерунды, м? Кстати, ужин был очень вкусным, спасибо тебе.
– Спасибо на хлеб не намажешь. Иди давай, а? Видишь же, нервов никаких на тебя нет, чего провоцируешь? Сил моих больше нет с тобой…
Как Ева и велела, Мэтт решает отомстить тете за ее обидные слова:
– Теть, а ты халат перед приходом гостей переодевать не собираешься? Засмущаешь ведь. Лучше сразу голая к ним выйди. Чтобы они умерли от шока, и я вместе с ними. Ты ведь так давно этого ждешь!
– Ну что от тебя еще было ждать? Не удивлена.
Мэтт понимает, что его запаса невозмутимости совсем не осталось. Да и большую часть разговора он вытянул на невозмутимости, взятой в кредит. Мальчик быстрее прячется в своей комнате, стараясь не встречаться с хозяйкой дома взглядом. Запирает дверь на замок и, уткнувшись в подушку, дает волю своему горю.
Усилие воображения, и вот – он опять на чердаке. Сидит на подоконнике, обняв колени. Ева гладит его по спине:
– Вот дура теть Люся. Она хоть понимает вообще, какая свалка – ее рот? А ты молодец, Мэтт. У меня «искусству посылать» научился, даже превзошел.
– Я чувствую себя моральным уродом, Ев, – мычит головой в постель Мэтт. – Не надо было так резко… Все же тетя для меня старается.
– Пф! Пособие она за усыновленного ребенка получить старается. Але, Мэтт! Как можно оправдывать того, кто к тебе так относится? Блин, найди ты уже самоуважение! Чтобы не лежать вот так, не реветь.
– Нет… я виноват. Нужно извиниться. Так нельзя. Я неправильный какой‑то вообще, она права.
– А‑а‑а, Мэтт, ну бли‑и‑ин!..
– Ну прости меня, прости. Мне стыдно – и все тут. Головой понимаю, что ты права. Но все равно себя виню.
– Нда… это потому что на тебя в детстве все орали, а я не смогла быть рядом. Защитить. Это ты меня прости.
– Но теперь же ты здесь, да?
– Мэтт… Эм, понимаешь… Ты же взрослый мальчик. Должен осознавать, что наши с тобой беседы – это экстренная мера, потому что без меня ты бы окочурился в тетином курятнике. Я очень хочу, чтобы ты научился постоять за себя – не только словами, ну, понимаешь. Быть сильным. Я только поэтому не ушласовсем.
– Ну и не уходи. Нам же так здорово вместе.
– Только вот живым людям с призраками общаться – нездорово. Предчувствую, скоро будешь мучаться головными болями, перепадами настроения и аппетита.
– Да почему?
– Аура у меня такая теперь. Я ж поэтому и пропадаю время от времени, даю возможность тебе восстановиться. Только сейчас отлучиться боюсь, хотя пора бы. Вдруг что выкинешь в такой обстановке?
– Да не‑е‑е. Все хорошо. Все нормально. Все неплохо, разве только… Я… Я, это, влюбился, Ев, в одну девушку.
– Ой, стремно. Ты мне это брось. Не время и не место, вот вообще.
– Ну ладно. Хотя и могла бы проконсультировать, как себя правильно вести с девуш…
Ева подносит палец к губам:
– Ну уж нет. Я в таких делах тебе не советчик. И ты что, в любовь у нас теперь веришь? Совсем с дубу рухнул? Я ведь говорила тебе, чт…
Мэтт открывает глаза.
В лучике, который проползает к Мэтту в гости через щелку между шторами, витает пыль. Мэтт качает головой: «Извини, Ев, но еще одни крики я сегодня вынести не сумею», – и распахивает окна. Дневной свет и свежесть ныряют в спальню. И, словно испугавшись бардака, солнечные блики прячутся в трещинах ростового зеркала. Мальчик будто выискивает в зеркале второе солнце: чтобы можно было приложить к груди, волшебством оживить то, что когда‑то было его душой.
Зеркало показывает ему не солнце.
Зеркало показывает Мэтту – Мэтта.
Вообще он красивый, Мэтт. Густые волнистые черные волосы, сам ими доволен. Глаза синие‑синие. Симпатичное лицо. Только вот на щеке – шрам.
Мэтт прячет его ладонью. Не помнит, откуда он, но когда пытается вспомнить, становится противно и тошно. И в ушах стоит крик. Без шрама жить было бы гораздо лучше…
И чего это он вдруг заинтересовался своей внешностью? Неужели из‑за той девчонки, из‑за Марии?
Ну да, ей, наверное, не понравилась ни его потертая черная кожанка, ни доисторические джинсы. А одного кроссовка вообще подошва отлипла наполовину.
Не сказать, что у Мэтта нет возможности одеваться лучше.
Желания нет.
То есть… не было.
Мэтт переворачивает шкаф в поиске чего‑нибудь такого, что могло бы понравиться такой «крутой мадаме», как Мария (он так ее про себя называет). Оказывается, не так‑то мало у него хороших вещей. Мальчик предвкушает реакцию «мадамы», которая завтра утром по счастливому совпадению отправится в школу с ним вместе. Только она пойдет на работу, а он – на учебу.
Глава 3. Через лес воспоминаний
