Мэтт, которого нет
Дядя Рим – в черном деловом костюме с иголочки – встает из‑за рабочего стола и медленно шагает по комнате. Лакированные ботинки цокают по безвкусному линолеуму. Мэтт смотрит на дядю Рима и не понимает: что он забыл в Горьком? Кажется, даже директорский кабинет, словно монстр, пережравший добычи, готов с радостью избавить себя от присутствия дяди Рима: протекающий потолок, обшарпанные стены, старые, советские стеллажи и тот же дурацкий стол с шатающимися ножками – это не из его мира. Он заслуживает большего.
Дядя Рим говорил, что у школы, мягко говоря, скромное финансирование. И все же ему удавалось поддерживать ее в хорошем состоянии, даже сделать косметический ремонт, поменять мебель.
Везде, кроме своего кабинета. Даже окна в нем – советские еще, с деревянными рамами.
После пары кружков дядя Рим – вернее, сейчас он Рим Сергеевич – замирает напротив Никиты Владимировича. Учитель литературы кажется маленьким, провинившимся мальчиком, боящимся посмотреть своему родителю в глаза.
И Никита Владимирович не смотрит. Тихо говорит:
– Поведение Митрофана неприемлемо.
Мэтт слышит позади себя хихиканье Евгении.
– Так, – вовсе не со спокойствием сытого кота реагирует дядя Рим. – В чем заключается это самое «неприемлемое поведение»?
– Не делает домашнюю работу. Настраивает класс против учителя.
Рим Сергеевич приподнимает бровь:
– Настраивает класс против учителя? Интересно, любопытно. Необычно.
– Что, простите?
– Ну, Никита Владимирович, разве это не удивительно: мальчик, который и двух слов (прости меня, Митрофан) не может связать в разговоре с малознакомыми людьми, людьми, которым он не доверяет… этот самый мальчик вдруг взял и настроил целый класс против учителя? Как ему это удалось, по‑вашему?
– Я… я не знаю, Рим Сергеевич. У меня урок начался. Проведите, пожалуйста, с мальчиком воспитательную беседу.
Директор испытующе глядит на учителя. Почему‑то тот покраснел. Мэтту кажется, что он не совсем понимает контекст разговора.
– Хорошо, Никита Владимирович. Можете идти, а я сделаю все возможное, чтобы ваш ученик больше не мешал вам проливать свет в массы. Так, Никита Владимирович?
– Да… так. До свидания.
Учитель громко хлопает дверью. Евгения говорит Мэтту на ухо:
– Тебе явно повезло больше, чем этому Никите Владимировичу. Папа на твоей стороне. Интересно, почему тот парень так зол на тебя? Уж явно не за невыполненную домашку и не за эссе. Так в чем же дело? В Еве? Но ее уже давно нет.
– Как‑то это все непонятно, – отвечает ей Мэтт. Дядя Рим отзывается:
– Что непонятного‑то, Митрофан? Все учителя в курсе об особенностях твоей психики – не обижайся. А этого я лично предупреждал тысячу раз. У него к тебе какая‑то личная неприязнь, а это просто неприемлемо – ты же его ученик, в конце концов!
– Все нормально с моей психикой, – бурчит Мэтт. В глазах застывают слезы обиды. Черт… Сразу видно, как «все нормально».
– Извини, некорректно выразился… Я просто хочу сказать, что после всего, что ты пережил, после всего, что ты видел, повседневные неприятности вроде взбучки от учителя могут быть для тебя непосильны. Мне очень жаль, что Люда отказывается признавать, что тебе нужна помощь, да и тебя настраивает, что тебе можно жить, как жил. Нельзя, Мить. Я же вижу. Тебе тяжело. Да, я мог бы позвонить в опеку и сказать, что Люда пренебрегает твоим здоровьем, но…
– Не надо!
– Вот видишь. Знаю, что сделаю только хуже. Но прошу тебя послушать мой совет: на днях я взял в штат психолога. Хорошего психолога…
– Не как тот алкоголик?
– Нет, она хороший специалист. Мы вместе получали педагогическое образование. Только она была на пару курсов младше, но мы неплохо друг друга знали. Так вот, Митенька, сходи к ней. Обсуди то, что у тебя на душе. Я понимаю, что как человек со стороны она поможет тебе лучше, чем я – я ведь уже пытался, и ничего не вышло. Верю, она справится. Ну, Мить, ты послушаешь меня в этот раз?..
Во‑первых, Мэтту нестерпимо режет слух это навязчивое: «Мить»/«Митрофан».
Во‑вторых, он не доверяет психологам. В прошлый раз все закончилось тем, что о его секретах узнала вся школа, и это точно не поспособствовало его укреплению в школьном сообществе. До сих пор он расплачивается за свою доверчивость.
В‑третьих, зачем ему психолог, если у него есть Ева? Тоже выслушает и поддержит. К тому же она надежнее. Точно никому не проболтается. По объективным причинам.
В‑четвертых, Мэтт в принципе не особо доверяет людям. Особенно живым.
– Будь мягче, Мэтт, – подсказывает Евгения. – Папе нужно думать, что он делает все, что в его силах, чтобы помочь тебе, только и всего… У меня хороший папа, правда? Хороший и заботливый.
– Правда, – Мэтт улыбается уголком губ.
– Если честно, я был готов к тому, что ты откажешься, но я так рад, что ошибся, – видно, что Рим Сергеевич искренне рад. Он возвращается за рабочий стол, достает из скрипучего шкафчика расписание психолога: – Вот, с трех до пяти свободна.
Мэтт прикусывает язык. Получилось совсем не то, что хотел. И зачем Евгения пошла с ним? Только путает.
– Как раз в это время у меня литературный кружок. Я не смогу сегодня.
– Ты начал ходить в литературный кружок?.. И что же… общаешься со сверстниками?
– Мне нравится просто сидеть и слушать их обсуждение. Что в этом плохого?
– Да я удивился. Раньше ты держался в стороне от всего этого. Почему я не видел твое имя в списках?
– Потому что Никита Владимирович не считает меня участником кружка. А я себя считаю, и, знаете, мне этого хватает.
Только вот Мэтт врет. Но это – ложь во спасение. Не нужно ему никаких психологов! А тут – все средства хороши.
– Что?.. Он уже давно давит на тебя? Почему ты молчал?
– Эм… Пойду я. Можно?
Рим Сергеевич любезно прощается, уже начиная разбирать кипу бумаг. Мэтт одной ногой – за порогом, и тут Евгения кричит ему в ухо:
– Ты забыл про меня рассказать! Ты обещал!
Мэтт вздрагивает.
– Я не могу.
