Мэтт, которого нет

Стыд паразитом лезет во все его мысли. Евгения, его навеки двенадцатилетняя подруга, путается под ногами. Ни обдумать как следует сцену с Никитой Владимировичем, ни решить, возвращаться ли дальше на уроки или просто сбежать?

Черт.

Ведь он, и правда, обещал.

Зная, что обещание свое не сможет сдержать.

Мэтт заворачивает за угол – смыслом его существования является содержание растений. Вообще Мэтт ненавидит всю эту зелень, но за ней можно легко спрятаться.

И никто не заметит, что ты разговариваешь с пустотой.

– Прости, – говорит Мэтт Евгении.

– Я сейчас будто умерла во второй раз, ты понимаешь это?

Образ девочки топает ногой. Бьет Мэтта кулаками – все равно не достигая своей цели.

– Почему ты пообещал то, что не собирался выполнять? Я ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу тебя!

И с Мэттом происходит то, что он и сам ненавидит в себе больше всего… Опять Мэтт ревет. И слава богу пока этого никто, кроме призрака, не видит.

Позорище.

– Я знаю, я тоже себя ненавижу, – надрывающимся голосом выдает Мэтт. Прячет лицо. Тупые слезы, тупой Мэтт, слабый, полудохлый придурок. Опять показал свою слабость, опять, идиот! Надо наказать себя… надо обязательно наказать себя. Мэтт достоин унижения. Мэтт слабый, Мэтт плохой.

Даже злой на него призрак подруги детства пытается его остановить.

Мэтт открывает дверь в класс. Учительница математики прерывает рассказ о построении графика квадратичной функции и глядит на него квадратными глазами.

Внутри себя Мэтт ликует. Мгновение назад он боялся, как самого жуткого кошмара, что люди застанут опять его в слезах. А теперь, во всей своей красе, сам пришел показаться. Сам! Ему больше не страшно.

Среди лиц одноклассников он выискивает Кира.

– Мить… – бормочет он. – Что с тобой происходит?..

Часть ребят весело гогочет и тычет пальцем в прокаженного слезами, самое лестное, приговаривая, что он «как баба». На что Мэтт отвечает:

– Пф, идиоты, как будто быть «бабой» – грех…

Часть ребят застывает в недоумении, а часть – смотрит с жалостью. Один Кир порывается подойти к нему, но Мэтт его останавливает:

– Да не нужно, Кир. Садись. Знаете, что я хочу сказать? Что меня достала эта тема со слезами. Если мне грустно, я плачу. Я не могу сдержаться. И это в ваших глазах делает меня слабаком. И в моих тоже. Я, может, и слабак. Одно не пойму: почему вы орете мне это с каждого угла?

– Да никому ты нахрен не нужен, – выкрикивают из класса. – Реви, сколько влезет, всем по‑барабану.

– Вали отсюда, нам тут тему важную объясняют вообще‑то.

– Да не, хрень полная, но интереснее, чем он.

– Хватит срывать нам уроки.

– Да ты достал уже внимание к себе привлекать, Митя! Что с тобой не так?

– Неуравновешенный…

– Ну, а мне кажется, он в чем‑то прав…

– А ты вообще из‑за каждой «четверки» в истерику впадаешь, молчала бы.

– Ну, а если мне плохо из‑за этого, что я могу еще сделать?

– Да реви сколько влезет, только в тряпочку.

– Но почему? Я делаю что‑то неправильное? У тебя что‑то отвалится, если ты увидишь слезы?

– Да все вы, телки, такие. Ревы. Мужики – нормальные. А этот – «Митрофанушка» – недомужик.

В спор вмешивается Кир. Красный от возмущения, он бьет рукой по столу, привлекая всеобщее внимание:

– И это тебе решать, кто «настоящий мужик»?! Тому, кто лупит младшеклассников?

– И таких слабаков, как ты, урод. Рот свой закрой.

– Свои приказы, знаешь, куда засунь!.. А вы, – он обращается к учительнице, – вы смотрите, как Митю травят, каждый день смотрите, и ничего не делаете. Вам все равно! Даже сейчас, когда это происходит здесь, в вашем классе!

– Мальчик сам любит привлечь к себе внимание, – ровным голосом отвечает учительница. – Как ставит себя в коллективе, так с ним себя и ведут. Это его проблемы, не маленький. Нянькаться с ним никто не должен, и ты тоже. Оставь его, Митрофан жуткий манипулятор, а ты пляшешь под его дудку.

– А разве вы не должны нас учить таким штукам как любовь, добро и понимание? Мы же все знаем его биографию!..

Учительница протяжно вздыхает и что‑то выводит в журнале.

– У вас по «двойке». И у тебя, и у Мити. Куда идти, вы знаете.

– Лучше – на другой конец земли, – подыгрывает кто‑то из одноклассников. – Мы устали от его концертов, ну правда!..

– К директору, – учительница едва прячет ухмылку. – Сами дойдете, или и тут вас проконтролировать, чтобы ничего не учудили?

Кир недоволен, но слушается. Мэтт его останавливает, потянув за рукав пиджака.

– Не пойдем. Я только что оттуда. Ничего нового мне не скажут. Хотите – убейте меня что ли?

Учительница хмурит брови.

– Митрофан. Вызову опекуншу на разговор.

«О‑о‑о, эта старая грымза любит на досуге перемывать косточки ученикам во время чаепития с родителями», – думает Мэтт, а вслух говорит:

– Мне все равно. Это вы тут – плохой человек, а не я. Потому что вы – равнодушная и расчетливая. До свидания.

Она кричит ему вслед всякое. А Мэтт хватает Кира за руку и бежит. Подальше от криков, подальше от давления, подальше от призрака Евгении, подальше от школы и от позора, источник которого – нервный срыв. Бежит туда, где стоит мертвая яблоня. Туда, где в пять лет мама читала ему сказки. Туда, где колышется на ветру алая лента, испачканная ее кровью.

Кир не отпускает его руки. На лице – ужас, но руки не отпускает. Это дает Мэтту сил бежать быстрее. Колючий ветер бьет их по лицам, но они все равно бегут.

– Ты простил меня, – кричит Мэтт.

– Неа, – кричит Кир. – Но мы все равно дружим.

Кир. Отличник Кир. Тот, кого всем ставят в пример. Дружит с изгоем. Несмотря на шутки. Несмотря на то, что хулиганы его самого за это травят. Несмотря на то, что Мэтт бросил его в беде.