Мистификация дю грабли

– Плюнь, говорю! – угрожающе взмахнул над летописцем кулаком игумен. – Пиши, да не заговаривайся! Про матерь нашу – церковь православную не забывай. С твоего пера на пергамент должны стекать её слёзы и муки… – тут игумен поднял вверх указательный палец. – Тогда убедительней будет. Какая у нас история корячится?

– Про благоверных Кирилла и Мефодия… – ответил летописец и ещё раз заглянул в написанное, чтобы не ошибиться.

– Кто, кто это? – удивился игумен и запустил пальцы в бороду.

– Ну, братья вроде, что буквицы нам новые придумали, очень схожие с греческими… – почесал свой худой кадык летописец и скосил глаза на пергамент.

– Да? А какими раньше писали? – с подозрением взглянул на писца игумен и оперся кулаком в свой бок.

– Похожими, глаголицей, а счас больно загогулистые… – взмахнул татарским калямом писец.

– Так пиши прежними, – благосклонно кивнул игумен и опять зевнул.

– Не можно… – вздохнул летописец и с грустью посмотрел на игумена.

– Это почему ещё? – удивился ответу игумен и положил руку на плечо летописца.

– Да‑а‑а… Так в прошлой неделе митрополит наказал писать новым письмом… – ответил писец тоном обиженного ребёнка.

– Ну, если так, то ладно… Уж, больно умен владыка. И богоугоден… – согласился игумен. – Нам бы хоть толику его ума…

– С календарем что делать? – обернулся к игумену писака. – Ох, и тягомотина грядет с ними.

– А что такое? – хмыкнул игумен, подтягивая кожаный пояс на брюхе и подобрав кнут с пола.

– Так по‑старому, по‑библейски, от сотворения мира считать или по‑юлиански? – замер на мгновение писец, увидев кнут в руке игумена, и осторожно продолжил: – Да ещё новый тута объявился – григорианский!

– А по какому архиерей счёт ведет? – нахмурился игумен.

– Для себя – по‑юлиански, а в письмах ко мне – от сотворения мира… Писец сообщал об этом, как о чём‑то неприличном. – Но сплошная морока с пересчётом будет.

– Смотри у меня! На хлеб и воду посажу, или на кол посажу! – тут игумен не сдержался и хлестнул писаря кнутом. – А не перечь отцам церкви, не перечь!

Тот согнулся в три погибели от боли и вскрикнул:

– Да я ж… Да я ж… Всю правду расскажу потомкам!

– То‑то же… – хмыкнул игумен, заворачивая хлыст кнута в кольцо.

– Так а что делать‑то со святым апостолом Андреем?

– Как что? Правду пиши… – игумен положил кнут на лавку и потянулся спиной.

– Какую, если он на Руси не был никогда? – взмолился летописец, поднимая левую руку, как бы защищаясь.

– Что?! – изумился настоятель. – Что, я спрашиваю? – с этими словами он схватил летописца за волосья на его голове и несколько раз ударил с силой этой головой о доски стола.

– Я всё понял, я всё понял. Я больше не буду… – захныкал, а потом заверещал летописец.

– Вот, то‑то. Проводи его от Понта Эвксинского до Киева. Оттуда пусти его до Новгорода Великого. Ну, а уж оттуда в Ладогу и до острова Валаама. Понял путь? Смотри у меня… – пригрозил пальцем иноку игумен и пригладил на груди крест.

– Понял, понял, отец святый… – закивал писец, со страхом поглядывая на толстые кулаки игумена. – И что ж‑то с календарями делать? Продолжать от сотворения мира писать или юлианский, или даже григорианский приторочить к буквицам?

– Нет, точно на хлеб и воду посажу… – всплеснул руками игумен. – А то и вовсе сошлю в скит. Негоже нам, православным, за католиками гнаться. От сотворения мира, конечно, пиши… – вздохнул игумен, положив руку на плешивую голову писца. – Пиши… как писал, от сотворения, ну а архиерею отвечай в письме по‑евонному, как он возжелает.

– Дык как же тут тогда с циферками быть? Арабские, сатанинские, писать али латинские? Ох, тяжко‑то как… У кажного календаря по‑своему отсчёт идет… Запутаться боюсь.

– Пиши, как пишется! – важно ответствовал игумен, подняв к потолку толстый указательный палец. – Потомки разберутся, на чьей сторонке правда была. Да и побольше чудес в свою писанину напихай. Слог у тебя неплохой, а коли выдумки не хватит – выпорю и в келье поститься на месячишко запру!

Игумен подошел к небольшой кадке, приоткрыл крышку и заглянул внутрь. Покачал головой и опять закрыл кадку:

– Не помнишь ты добра, не помнишь. Одно слово – смерд неблагодарный. Ты, поди, забыл уже, как на тебя облаву затеяли? Сколько времени на тебя, как на дикого зверя охотились? Давно ведь слух ходил, что последний грамотей среди смердов в нашем уезде где‑то прячется. Остальных всех давно под корень извели, дабы грамотой людишек не смущали. А то ишь ты, рабы грамоте обучались. Нет, говорил ведь Господь наш… – при этих словах игумен остановился и лениво перекрестил крест на своей груди.

– …Богу – богово, а кесарю – кесарево! А то вздумали даже детишек малых и баб грамоте учить. Письма на бересте друг другу писали… Грех‑то неописуемый какой! – игумен опять остановился и то ли снова перекрестил свой крест на груди, то ли просто почесался. – Лучше уж под татарами быть, нежели грамотным смердам божье слово нести. Грамота – великое сомнение в людишках вселяет. А ну как все грамотой да ученостью пастырей своих донимать станут? Священное Писание без нас читать будут? А так без грамоты – дурак, он и есть дурак. А ты помнишь, кто тебя от толпы спас?

– Ты, отче… – поклонился игумену писец.

– То‑то же! – указующим перстом направил взгляд летописца к низкому потолку игумен.

– Так ты ж… меня искал, – дрожащим голосом напомнил писец игумену дела минувших дней.

– Искал, искал, да вот увидел твой почерк, да как ты справно излагаешь и решил: жить тебе! Не забывай, кто тебя от лютой погибели спас. Кто остановил людишек, кои так хотели с радостью тебя на кол посадить. На… – протянул руку игумен коленопреклоненному летописцу. Тот то ли облобызал протянутую руку, то ли обслюнявил.

– А кваса‑то на тебя не напасешься… И куда в тебя столько лезет? – вздохнул игумен и вышел из кельи.

Во дворе он перекрестился на купола церкви и сладко потянулся всем своим тучным телом. Со стороны хозяйственных построек послышался непонятный шум. Игумен терпеть не мог шума‑гама и ненужной суеты и потому засуетился и исчез в направлении беспорядка. Писарь прикрыл дверь за начальством и присел за стол греческого порядка – с партой и короткой лавкой. Он молча уставился на пергамент, пытаясь свести воедино в памяти все были и небылицы, услышанные им за последние дни в трапезной. Он чувствовал, что многое в этих рассказах явно расходится с действительностью. Но что именно? А впрочем, лишь бы понравилось игумену. А то скоро епископ может нагрянуть, а уж ему‑то не просто угождать приходится, ещё надобно обязательно приятно удивлять выдумкой об очередном видении иль даже явлении. А в трапезной такое плетут, да ещё божатся… Больно уж привередлив Его Преосвященство, да учен. И всё это в летопись, в летопись для потомков, иначе или выпорют, или голодом уморят…