Мистификация дю грабли
Так что с главным волхвом‑штурманом (а кроме него было ещё два таких же обормота), как видите, не спорили: неспешно дань собрали с ничейных племен, накололи дров на зиму, насолили, накоптили новых припасов впрок. Потом, когда листья стали желтеть и опадать, дождались лазутчиков, посланных по соседям, и только убедившись, что соседи не будут зариться на Киев в его отсутствие, Владимир прищемил дверью хвост и кой чего ещё Игилу. Рев домового и стал сигналом к походу. За день собрались и выступили половина дружины во главе с князем по Днепру на челнах (так спокойней), другая по левому берегу с обозами да с табунами запасных лошадей. Как всегда, князь с дружиной покинул Киев через… Вот тут у меня сомнения, но зная свободолюбивый характер киевлян, соглашусь, что через Блядские ворота. Но с потерей свободы и приобретенным взамен чувством исторической стыдливости киевляне слегка исправили название. И впредь, дабы не смущать своей бесстыжестью каких иных завоевателей, убрали всего одну буквицу, но зато какую – первую. Стали они именоваться Лядскими. Но все враги по привычке входили в город только и только через эти ворота. Вот это самое отличительное свойство ворот напоминало горожанам о женской распущенности. Киев брали и будут брать всегда с этой стороны. (Поэтому‑то при Владимире они и назывались так непотребно).
– Пошто опять на жопе сиднем сидим? – в начале пути заметив отставание дружин на берегу от своего каравана челнов, громко крикнул Владимир двум дружинникам, с трудом догнавшим его на своих добрых конях.
– Да вот, княже, тормоза на телегах фурындычят… – запыхавшись от скачки, ответил ему один из дружинников.
– Паки, вельми… Тьфу, ты! Так, говорим ясно без правописания, а то и до скончания веков, ежели будемо переводити, засядемо и засираемо будемо… Кратко, для будущих и настоящих летописцев, в чём проблема? – грохнул булавой о борт флагманского челна Владимир и, приставив ко лбу ладонь козырьком, оглядел берег.
– Вован, кобзанули у нас смазку и тормозную жидкость… – огорченно ответил ему другой.
– Какую ещё, такую тормозную жидкость? – удивился князь, пытаясь сообразить о чём речь.
– Да такую – деготь из осей телег слили, гады, и…
– Половцы? Печенеги?! – встревожился Владимир.
– Да не, цыганское отродье во главе с иудеями… – дружно ответили дружинники и притихли, переглядываясь меж собой.
– Да как же так‑то? – в сердцах стукнув ладонью по борту челна, воскликнул Владимир.
– Да как… На кобзах: «ай, люли малина…» да «распряхайте, хлопцы, дупы…», а под конец «очи черные…» – мы и прослезились. Свои, вроде… И всё это на кобзах, и всё это на дудах! Мы бдительность‑то и потеряли. А когда очухались – лошадок нет, товара нет, телеги без тормозов, вожжи рулевые без сертификатов…
– Да, дела… Государство, однако беспокойное какое‑то… Тут как‑то надо было всё учесть, всё принять во внимание, да определиться с внешней политикой не мешает… – вслух задумался Владимир и, окинув взглядом гонцов с такими плохими вестями, вдруг насторожился и спросил без обиняков: – Медовуха ещё осталась?
– Да вечор ещё подвезли, – флегматично ответил первый дружинник, качнувшись в седле.
– Много осталось? – сжал губы Владимир.
– На весь путь хватит… – так же спокойно ответил дружинник. Затем, посмотрев на напарника, обратился к князю: – Княже, дозволь пиз…ануть что умное? (Автора упрекать за такое выражение не надо – уже в те времена язык ратных людей очень сильно отличался от речей летописцев).
– Пиз…ани, родимый, пиз…ани, а то я вообще уже как бы не при делах… – махнул рукой Владимир, опираясь задом на борт челна.
– На кой х…р нам эта Окраина сдалася? А крещение нам зачем? В дружине недовольство пока тихое… – поковыряв в носу, дружинник сказал то, что ввергло князя в задумчивое состояние.
– Не моги так говорить, а то не токмо ты, но и я на этих землях хуже смерда помниться буду. Так мне какой‑то православный Зороастр молвил во сне! – миролюбиво пояснил князь и тихонько вздохнул: – Ой‑ёй‑о‑ой…
В походах князья были очень‑очень внимательны к своим воинам. Не ровен час, подведут ещё в битве какой… А то и вовсе махнут рукой на княжеские задумки – и спасайся, кто может!
– Княже, а не проще будет всех этих книгочеев обменять на запчасти к телегам? – не унимался самый говорливый дружинник, показывая на волхвов‑географов.
– Да кто ж согласится‑то? Где таких дураков‑то найти? – Владимир развел руками, как бы ища, с кем и на что можно меняться.
– Вон сколько книгочеев по всем странам ползает, не токмо у нас… У нас их хотя бы понимают. А в других землях их просто на кол сажают… – описал полукруг кнутом дружинник, им же похлопал по голове лошади.
– Дурень ты с торбой… Книгочеи нам ещё о‑о‑о как пригодятся. Слова наши, сказал – и всё! К полудню и не вспомнить, что сказано, кем и зачем. А на свитке нацарапал – и хучь через год, хучь через сто лет, а в точности, до слова кажного сохранено, – Владимир размахивал рукой в такт словам и убеждал в том скорее себя, чем дружинника.
– Да зачем нам премудрости такие… – пожал плечами дружинник.
– Так! Цыган этих догнать, повязать, телеги и коней вернуть! – тоном, не терпящим возражений, Владимир завершил панибратство с дружинниками и вернулся на свою скамью между рядами гребцов.
Приказание к утру было выполнено. Связанные артисты больших дорог теперь понуро брели в хвосте обоза. Теперь они сами стали товаром – времена такие были… Хотя к цыганам отношение было иным. Не было в Древней Руси для летописцев более ценных и достоверных очевидцев событий, чем цыгане. (Перечитайте ещё раз летописи, некоторые страницы в них – сплошные гадания в цыганском стиле). Неутомимые в своих странствиях, они всегда зорко примечали, что где плохо лежит. И не обходили стороной ни одно поселение на своём пути, где оставляли неизгладимый след после себя в потрясенных умах простодушно ими обворованных людей. Владимир и здесь их уважил: по нескольку цыган брели первыми, со связанными за спинами руками, а позади брели остальные пленники, не связанные, но впряжённые одними верёвками вместе с ними в одну телегу. Вот так и образовалось тягло для десятка телег. Подгонять цыган не требовалось, они изо всех сил старались оторваться от преследования не раз и не два обманутых и обворованных ими людей. Временами этот странный обоз обгонял даже всадников малой дружины. Уж очень хотелось простым пленникам поговорить о чём‑то своём с цыганами. Цыгане на такие беседы были не согласны. И уговорить их никакой возможности у обманутых людей не было.
Через некоторое время (автор опять вынужден признать, что его календарь не совпадает с календарем киевской дружины) Владимир понял, что он со своей оравой блуждает по кругу. После круга третьего они все неплохо освоились с местными условиями и достопримечательностями. Вера в скорое завершение пути вполне ожидаемо рухнула, когда однажды Владимир узрел перед собой следы своего вчерашнего привала. Двух волхвов‑штурманов дружинники прогнали прочь, топая на них ногами, – на указанных ими местах по времени похода никаких ориентиров так и не обнаружилось. К третьему волхву (главному) со связанными за спиной руками, с кляпом во рту вернулось доверие. (Болтлив больно был, да и ручонки шаловливые так и тянулись к чужому добру). Время от времени кляп вынимали у него изо рта, уточняли направление и снова затыкали рот. Долго ли, скоро ли, но показались однажды к вечеру на вершинах нескольких холмов стены и башни какого‑то селения. Князь с Добрыней, увидев распахнутые ворота, пришпорили своих лошадушек и, миновав их, первыми оказались на площади, где их дожидались два человека. Князь с Добрыней спешились и, оглядываясь по сторонам, пошли к ним навстречу.
