Мистификация дю грабли

Часть третья

 

– Богатый… – сглотнул слюну Мурза Хуярзыевич. (Не хи‑хи, а вполне себе заслуженное историческое лицо! Можно даже сказать, личность. И должность).

– А шуб скоко, а шуб‑то на них! – завистливо пропищал его визирь.

– Давай зови их к дастархану – угощать будем! – потер свои пухлые ладошки Мурза Хуярзыевич. Он вел правильную политику – нищих бродяг не жаловал, богатых принимал, как посланцев с небес. Только успели по этикету тех времён познакомиться, как невдалеке блеснули на солнце металлические рюшечки на деревянных щитах первой дружины Киевского полка.

– О, великий Мурза, русские идут! – завопил визирь, показывая на пыль, поднятую обозом.

– Вай‑вай, Володья, русские идут! – заголосил следом Мурза Хуярзыевич и, вскочив на ноги с ковра, бросился вместе с визирем прятаться в подземном лабиринте своего дома.

Князь переглянулся с Добрыней и припустил следом. Добрыня, несмотря на свою тучность, решил не отставать. Мурзу с визирем они дружно высадили из одной из пещерок лабиринта и захлопнули за собой дубовую дверь.

– Добрыня, а кто такие русские? – отдышавшись от бега, спросил Владимир своего воеводу. – Темно‑то как.

(Хотя не очень‑то было темно – откуда‑то сверху просачивался слабый свет в одеянии струящейся пыли).

– А я почём знаю? – утирая рукавом пот со лба, ответил Добрыня.

– Слушай, а если русские – это мы? – разглядывая в темноте Добрыню и смахивая паутину с лица, предположил князь.

– Мы? – изумился воевода, стукнувшись от неожиданности головой о притолоку.

– Ну, да… Ты глянь, сколько у хозяев барахла‑то по теремам натаскано! – облизнулся Владимир. – Ковры там свисают из окон. Даже у нас с тобой таких нет.

– Да когда ж ты разглядел? – удивился Добрыня.

– Глаз у меня наметанный, – усмехнулся Владимир и похлопал Добрыню по плечу.

– Ну, мож барахла и много. Можа видимо‑невидимо, – задумавшись на мгновение (на большее его, как всегда, не хватало), прошептал Добрыня. – Но мы ж поляне…

– Рюриковичи мы, рюриковичи! Но прикинемся русскими, Добрыня! Смекнул? – хлопнул его снова по плечу Владимир.

– А с хозяевами што?

– Слушай умного… – поднял князь палец вверх. – Мы сейчас объявимся русскими… И всё это наше.

– А если сами русские припрутся? – вконец озадачился воевода.

– Если их будет дюже много, то мы мимо проходили и поделимся с ними. Если мало, то и делиться не надо будет. Там ещё наш обоз плетется… Ещё тыщи три‑четыре рубак в запасе. Если выгорит, то хозяев скинем в Корсуне. Там рабами торгуют. Ещё какую‑никакую денежку за них получим…

– Погоди, княже, мы ж вроде как – русичи? – вдруг вспомнил Добрыня.

– Ну, русичи, русичи… – с раздражением ответил Владимир и махнул рукой..

– А кто ж тогда русские? – поинтересовался воевода.

– Да пес его знает! – стукнул кулаком по стене князь.

– А можа, родня какая наша? – догадался Добрыня и сам оторопел от такого предположения.

– Не выдумывай… Хотя счас может пригодиться. Похоже ведь? Русичи – русские – русы… Вернёмся в Киев, подумаем, подумаем… – Владимир помял свою бороду и задумался.

– Княже, а дверь‑то… – потолкавшись у входа, что‑то сообразил Добрыня.

– Чего дверь? – ответил рассеянно Владимир.

– Заперта… – шёпотом удивился воевода, толкаясь у двери.

– Ну‑ка, постучи! – приказал Владимир.

– Эй, хмыри поганые! – во всю глотку заревел Добрыня и стукнул кулаком по двери.

За дверью послышались шаги, и вскоре чей‑то писклявый голос потребовал:

– Шуб давай!

Добрыня яростно заколотил своими ручищами по двери.

– Эй‑эй, двер не ломай! Ты шуб, там вишь, дырка есть? Шуб снимай, туда – толкай!

– Во, княже, как… – растерялся Добрыня и выжидательно посмотрел на Владимира.

– Да ладно, Добрыня, может, твоей обойдёмся. Потом справишь при случае новую себе…

– Да ты шо, княже? – оторопел Добрыня, нервно ощупывая свою изношенную до облысения шубу.

– Да моя им вряд ли сгодится – уж больно неприглядная на вид… – огорчился князь.

Вот с той поры и появился основной, но очень секретный закон любого государства на русской земле, открытый и, главное, озвученный много веков спустя вроде как Салтыковым‑Щедриным, но вечно из‑за своей секретности недоступный для понимания простому человеку: российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления…

За дверью тем временем послышались какие‑то и вовсе непонятные звуки. Добрыня что есть сил заколотил по массивной двери. Из коридора, усилившись, доносились глухое мычание и шварканье, похоже, что там началась какая‑то возня, послышались пощечины и звучные удары чьей‑то головой об стену. Хриплый голос поинтересовался:

– Княже, ты там?

– Давай открывай! – рявкнул в ответ Добрыня и, повернувшись к Владимиру, тихо добавил: – Эт наш десятник – Обалдуй, – и в знак восхищения дружинником показал князю большой палец.

В коридоре, тускло освещенном немногочисленными бойницами, завешанными коврами, их слегка удивила новая встреча с Мурзой и его визирем. На визире чалма встала дыбом и слегка набок из‑за многочисленных шишек. А на Мурзу смотреть даже князю стало неудобно, ибо его толстое лицо с прищуренными глазками превратилось в сковородку с пухлыми оладьями вместо щек, но почему‑то багрово‑синего цвета. И из его носа ручьём неслась благородная, судя по запаху, кровь. (Похоже, что молоко для теста жутко скисло).

– Чем теперь‑то порадуете, хозяева хреновы? – по простоте душевной обратился к ним Владимир.

– Храты прифесстстфофыфыфать… (прости, читатель, что так длинно) ф‑фелихий хняф Фил‑им‑итир! – с нескрываемой радостью приветствовал своего высокого гостя Мурза. И почему‑то выплюнул при этом несколько своих, уже не нужных ему, лишних зубов.

Владимир с Добрыней незаметно переглянулись и… Да‑да, начали осваивать имущество негодяев. Перетягивание всякого добра из стороны в сторону у князя с Добрыней с одной стороны и Мурзы с визирем с другой стороны превратило это упражнение впоследствии в игру с перетягиванием каната между командами. Но только тогда это был не спорт и не игра, а забота о национальных интересах. Крымчаки проиграли много ковров, серебряную посуду и кое‑что из одежды. Целую гору всякого добра, вокруг которой уже засуетились обозные люди, готовые растащить вещички по своим телегам. Но князь положил глаз и на само поселение: