Мистификация дю грабли

– Так, Мурза…

Тут надо сделать оговорку: это не князь говорил на чужом языке, это Мурза с визирем знали язык киевлян. Много людей шастали тогда из Корсуня в Киев и обратно.

– …пошли‑ка осмотримся. А ты, Добрыня, зови Путяту – пусть догоняет, с ним похожу… А сам займись ночлегом. Что‑то мне здесь не по нраву, – подмигнул Владимир воеводе.

Дождавшись Путяту (нравом весьма грозного, но вида кроткого), Владимир с ним неспешно по‑хозяйски обошел поселение. Ни один уголок, ни один закуток домовладений не остался неосмотренным зорким глазом князя Киевского. Из приболевших в дороге дружинников и мужиков собрали отряд для заселения, и им досталась для налаживания семейных очагов женская часть городка. Мужчин же всех направили на площадь перед воротами, где была собрана из запасов Мурзы большая куча колодок для снаряжения невольников.

Владимир привел на эту же площадь Мурзу с визирем и несколькими старейшинами. Визиря со старейшинами по знаку князя пристроили к очереди за колодками. Остался лишь Мурза, которого некоторое время оглядывал князь с воеводами.

– Мурза, ну ты ж не в обиде? – равнодушно зевнув, наконец, спросил прежнего хозяина поселения Владимир.

– Какой обит, ф‑фнясь? – удивился Мурза. – Утором я пиль Мурза, тыперь – скромний тселовек. Утором я пиль чай фи сфоем двореса, тыпирь – жина, мнофа жина отдал, двореса, двореса отдал, лутей пиродал, пес денек, миноха лутей… – и он стал заворачивать пальцы, пытаясь или подсчитать все превратности судьбы, либо понять, в чём же его прибыль или убытки.

– Да ну, какой это дворец? – махнул рукой Владимир с недовольным видом.

– Да… Какой? – поддакнул князю Путята, уставившись на Мурзу колючими глазами.

– Дворес это, дворес! – плачущим голосом запротестовал Мурза.

– Да не дворец это, сарай какой‑то… – резко осадил бывшего хозяина глинобитных хором Владимир и отряхнул ладони.

– С князем спорить? – возмутился Добрыня и, взяв Мурзу за шиворот, поднес ему под нос свой кулак.

– Хорофо, хорофо, пускай будит сарай! – вынужден был согласиться Мурза, отводя от своего лица пудовый кулак Добрыни. – Пускай фам будет сарай, а мой – дворес…

Вот так, с лёгких уст князя Владимира сорвалось и появилось на Востоке новое слово – сарай, что в переводе обратно на русский означает – дворец.

– Мурзу этого… – задумался Владимир. – Да до кучи к пленникам и на торг, как дойдём.

– А дойдёт? – усомнился Добрыня.

– Эй, Мурза, – окликнул бывшего хозяина Путята, – до Корсуня дойдёшь?

– А засем? – пугливо поглядывая на захваченные в его доме колодки для рабов, которые дружинники уже примеряли к его соплеменникам, ответил Мурза.

– Вот дурья башка, продадим тебя, какой‑никакой толк будет… – рассмеялся Путята.

– Погоди, – вмешался Владимир, – у него зубов же нет. Сколько за него выручишь?

– Зубов мало, зато грамотный. Читать‑писать умеет. А дурней со здоровыми зубами у нас хватает. Да и прокорм для грамотея не в тягость будет. Без зубов же…

– В колодках не дойдёт… – засомневался Добрыня и покачал головой.

– Мурза, власть любишь? – прищурившись, спросил Владимир.

– Луплю… – признался Мурза, склонившись в поклоне перед Владимиром.

– Ступай во‑он туда, пленников видишь? – и Владимир указал рукой Мурзе в сторону пленников.

– Та…

– Ступай туда, будешь у них главным. Передай, шо я сказал. И пущай они тебя на носилках тащат. Ножки береги. Больше повторять не буду, а то… – Владимир, подняв бровь, указал рукой на груду колодок, к которым уже выстроилась очередь из жителей поселения для примерки. Мурза вздохнул и припустил за ворота к каравану невольников.

Рассказывать, как шли дальше – пустая трата времени. Благодаря воеводе Добрыне всё было сделано с умом, которого у воеводы хватало только на войну и на драки в миру. Напоминало это паучью сеть: полк был разделен на десятки и сотни, которые, обложив со всех сторон обоз, неспешно продвигались к Корсуню. Как только обнаруживалась угроза, так сразу со всех сторон на эту угрозу ощеривались копья и мечи дружинников, а позади них флегматично ошивалось, позевывая, подкрепление из обоза. Слух об этой странной тактике плодотворно повлиял на миролюбие местных неудачников…

Стены Корсуня показались Владимиру хлипкими. Он обернулся к Добрыне и многозначительно улыбнулся.

– Вова, – по‑своему понял его воевода, – подождём с моря наши ладьи и… как вдарим!

– Я те вдарю, я те вдарю… – незлобиво ответил воеводе Владимир и погрозил ему пальцем.

– Володька, слухай, морскую воду пить не можно, – подскакав к князю, сходу заговорил Путята, – речушек тут не видно. Знать, вода откуда‑то со стороны в город идет…

– Разумно. Гляньте‑ка туда! – прервал воеводу Владимир, показывая ему рукой в сторону одного из холмов, с которого к городу спешили люди. – Видишь, людишки к городу бегут? А ну перехвати их! Должен быть среди них человечек, что про воду ведает. Должен.

Владимир как в воду глядел. (Теперь понятно, откуда такое выражение появилось на Руси?) И правда, дружинники большого полка после тёплой беседы с греками (по горячке сломанные ребра и разбитые носы не в счёт) вскоре нашли родник и подземный канал, по которому вода поступала в город. Канал перегородили, а ручей из родника пустили по старому руслу. По расчётам воевод, запаса воды в городе было дней на десять, не больше. Вот так началась очень странная осада: любопытные горожане потом, если позволяла погода, собирались по вечерам на стенах и считали количество костров осаждавшего воинства. Осаждающие, так же дождавшись заката солнца и вместе с ним вечерней прохлады, неспешно катались на лошадях вокруг стен города и пересвистывались и переругивались с осажденными жителями Корсуня.

А в тот день на сковородке моря жарилось солнце. Оранжевый желток закатывался за край горизонта, избегая встречи с голодными взорами людей, а белая полоска облаков шкворчала аппетитным лёгким ветерком… Тьфу ты, прости, читатель, с утра не завтракал, как и сам князь, вот с голодухи и попёр пейзаж. В общем, был вечер, и был закат. В животе князя синхронно с животом автора журчало напоминание о бренности жизни. Но князь (на то он и князь), в отличие от автора, долго терпеть эту тщетность жизни не мог. Возможно, не мне одному приходят на голодный ум фантазии, уместные скорее для поварской книги, чем летописи своих воспоминаний.

Князь ухмыльнулся и простер руку в сторону впадины между холмами, заросшими деревьями и кустарниками. Дошли. Пройдя несколько раз от начала городских стен и до конца, князь со своей малой дружиной наконец‑то сделал выбор для стоянки. На месте, указанном его рукой, не мешкая поставили его шатёр. И кашевары тут же споро засуетились у своих телег с припасами, чтобы накормить вояк, добравшихся до цели похода. Место для шатра на возвышении было выбрано с умом, с него хорошо были видны воины на стенах, чуть дальше них промежутки некоторых городских улиц, и был виден уголок бухты, занятый портом.