Мистификация дю грабли

Теперь читатель понимает, что такое женская солидарность? Вот на минуту, всего на минуту Владимир отвлекся, самодовольно оглядывая свою свиту и стуча себя кулаком по груди под завистливыми взглядами дружинников, и на тебе – заговор против мужчины был тут же состряпан. И кем? Женщинами…

– Шо она сказала? – услышав всё‑таки голос Анны, заинтересовался Владимир.

– Принять веру… – сконфуженно ответила гречанка. – Веру принять, а потом всё остальное.

– Не, ну кто так дела делает? – обратился Владимир к дружинникам. – Товар такой сначала проверить надо, а то подсунут незнамо шо!

Дружинники согласно загудели:

– Ишь чё выдумали! У нас купец, у вас – товар!

– Айда её ребята в шатёр! – приказал Владимир.

– Вов, можа здесь? Тута такие перины… – подсказал было Добрыня, но осекся под тяжёлым взглядом Владимира.

– Темно в их хоромах, да и душно! Шо там разглядишь? – оборвал его Владимир. – За мной, дружина! – с этими словами он ухватил за талию принцессу и, затащив к себе на колени, пришпорил коня.

Перед шатром Владимир спешился сам и, приняв на руки Анну, пошёл в шатёр, оттолкнув ягодицами принцессы выбежавшую навстречу женщину. Полог за ним скользнул вниз, закрывая от посторонних глаз место проверки товара. Из шатра вскоре послышались писки и визг принцессы и бормотание Владимира, и вскоре слушатели, обступившие шатёр, услышали жалобный крик принцессы, постепенно перешедший в равномерные оханья и всхлипы. Дружинники с удовлетворениями на лицах покачали головами и разошлись по своим делам, оставив любимого князя выполнять свои уже супружеские обязанности.

Наутро Владимир вышел из шатра, потрепал за зад женщину по имени Вера, сторожившую его всю ночь у порога, и пошёл к кашеварам. Полог шатра отвернулся, и из‑за него, томно потягиваясь, вышла Анна. К ней бросились служанки, отталкивая от себя блудливых славян, всё это время по очереди очень даже успешно домогавшихся их. Они завертелись вокруг своей принцессы, приводя в порядок её одежду. На их немые вопросительные взгляды она сладко зевала в ответ и лишь тогда, когда её причесали, она, невинная непорочная девочка, по уверениям византийской хроники, вдруг стала с загадочной улыбкой на устах показывать руками какие‑то размеры. (Так обычно рыбаки, хвастаясь друг перед другом, показывают размер своего улова – длину, толщину). Служанки с завистью и с восхищением вставляли обратно свои отпавшие челюсти и одобрительно цокали языками. (Ох уж эта женская солидарность!)

– Ирина, – обратилась она к служанке, – ты оправь юбку, а то всё наружу. В шатре там поищите коробочку из тиса. И смотрите у меня, я запомнила, сколько там мази. Шеи поотворачиваю. Спрячьте до вечера.

 

В доме епископа была аскетичная обстановка: голые стены, лавки вдоль них и огромный стол со стульями по сторонам с высокими прямыми спинками. (Придётся оправдать славян, это не они, нет, это по приказу епископа всё ценное, что могло привлечь внимание славян, было убрано и запрятано куда подальше). За столом были ещё раз в подробностях изучены все условия союза Владимира и базилевса. На вопрос епископа, как быть с крещением, Владимир вздохнул, улыбнулся, что‑то вспомнив, и ответил кратко по делу:

– Ну, в жизни не встречал такую, – тут он спохватился и продолжил более дипломатично, – такую узенькую, в узелок завязанную… Как ты сказал? А‑а, проблему. До этого доводилось мне иметь дело только с такими, что были и ширше, и глыбже… Вижу, шо христианство толк… в таких проблемах понимает лучше, чем всякие там язычники. И лучше такая кровь подлинной невинности, чем кровь от мечей. А счас тороплюсь… Вот завтра с утра и приму крещение.

 

…Князь вышел из шатра в одной рубахе и вздрогнул от утреннего ветерка с морских просторов. От костров призывно повеяло запахом еды, сдобренным дымком. Владимир зевнул и, сладко потянувшись, протер кулаками глаза. Костры в лагере поддерживались всю ночь челядью и дружинниками по очереди. Над морем вставало солнце. Владимир пошёл навстречу его свету и, по обычаю язычника, шёпотом восславил светило. Из‑под одной из повозок вылез бородатый нетрезвый детина в грязно‑белой льняной рубахе и поплелся по нужде следом за князем. Он свернул с тропинки и оказался в низине позади Владимира, который неспешно поднимался всё выше и выше. Дружинник выбрал место и присел на корточки, не спуская глаз с князя. Князь оказался на вершине скалы, и в тоже время его фигуру поглотило солнце.

– Вот те на… – кряхтя от натуги, удивился детина. – Княже в красно солнышко обернулся… Чур меня, чур!

Сделав свое дело, он ещё раз глянул на князя. Князь и вправду сменил человечье обличие: превратился в скалу с человечьими признаками и отбрасывал от себя лучи во все стороны. Детина доковылял на своих непослушных ногах до повозок, где из одной из них вытащил бочонок с брагой и, не обращая внимания на негодующий гомон полусонных побратимов, жадно прильнул к нему. Потом он перевел дух и, оглядев всех, гулким басом известил:

– Русичи, диво‑дивное счас только углядел. Оборотень наш княже!

Дружинники забухтели, требуя доказательств или чуда, или трезвости оратора.

– Да клянусь песьей головой своей тещи! А кто не верит – ступай, глянь своими зенками сам. Вон он там! – показал рукой детина в сторону тропинки, ведущей на вершину скалы.

Нашлось несколько любопытных и чересчур недоверчивых дружинников. Посмеиваясь, но без излишнего шума они прошли по козьей тропе к скале. Они застали ещё игру солнечных лучей. Но длилось это недолго. Правда, этого хватило, чтобы ошеломить свидетелей.

– Ярило – мой отец! – смекнув, в чём дело, согласился князь. – А владыка, княже Святослав, мой второй отец… – и он поднял указующий перст к небу.

С многоотцовщиной, как и с безотцовщиной, уже тогда было понятно и привычно – этим трудно было кого удивить. Особенно после праздника Ивана Купалы. Да и сейчас этим прибыльным делом многие увлекаются. Спасибо женщинам.

Само действие было недолгим. Князя доставили в целости и сохранности к купели. Дружинники отошли по знаку Владимира подальше от неё, оставив князя с епископом и с двумя диаконами. Несколько человек из челяди не решились оставить князя наедине с чужими людьми и встали за спины священников.

Князь с умным видом оглядел этих лишних сопровождающих и взмахом десницы своей послал и этих куда подальше. Челядь нехотя повиновалась. Князь подошёл к купели, ещё раз попробовал рукой воду и остался доволен – его здоровью от чистой, нагретой солнцем, пусть и проточной водицы ничего не угрожало. Он огляделся по сторонам и, не почувствовав на себе чужих глаз, подошёл к боковой стене. Ещё раз оглянувшись по сторонам, нагнулся и, подобрав острый камешек прямо на каменной кладке стены, с видимым усилием выцарапал глаголицей: «Здесь был Вова».

Нет, а чё? Вон прадед князя – Олег – щит приколотил к вратам Царьграда. И чё? Где щит? Где щит, я вас спрашиваю? А уж как друг у дружки историки спрашивают. Сперли, сперли щит! Вот с той‑то поры и привыкли русские расписываться и в военное время, и в мирное на всём том, что спереть невозможно и доказательств потом не потребует.