Мистификация дю грабли

На один огромный деревянный щит, собранный из бревен разобранного тына, уложили связанного князя и его воевод. Затем с хохотом и шутками на князя и его людей возложили другой подобный деревянный щит. Получился просторный и прочный помост. На краях этого помоста друг против друга расселись Субэдэй и Джэбэ со своей свитой. В середину собрания победителей вскоре влезли два воина и водрузили перед ними котел с едой. Каждый новый стон пленников под ними вызывал у них приступы смеха. Раскачиваясь на них, как на качелях, они доели свое вареное мясо, но с помоста не уходили. Наступил черед пития кумыса и неспешного разговора. Князь давно уже затих, помост обрел устойчивость, а монголы под вечерним звёздным небом всё пели и пели свои заунывные песни в честь победы.

Остальных пленников монголы раздавили раньше, просто по очереди укладывая каждого связанного пленника на заранее приготовленное место и раздавливая его под другими щитами весом в десятки своих воинов. Несмотря на количество пленников, это развлечение для монголов закончился до того, как был раздавлен Мстислав. Ему помогли прожить дольше всех дорогие железные доспехи, которых у остальных пленников не было. Ведь до этого рядовых пленников быстренько раздевали, освобождая их от кольчуг и кожаных лат и… от долгих мучений. Доспехи бояр – знатные, очень хорошей работы тоже негоже было портить и пачкать кровью – трофеи всё‑таки. Их собирали. А вот их прежних владельцев огорчали несусветно, заставляя свиту князя поочередно по доброй воле засовывать свои головы в петли из конопляных веревок на ближайших пригнутых к земле берёзах. Затем берёзы отпускали… Роща закачалась под тяжестью танцующих мёртвых тел под порывами ветра.

…Стихли заунывные песни монголов, больше похожие на завывания диких зверей после сытного дня. На поля и перелески легла туманная летняя мгла. И стреноженные кони утихли, подчиняясь звёздам, которые им ниспосылали почти человеческие сны. Одинокое дерево на поляне, невдалеке от смертного одра князя, прятало в своей кроне письмена луны. А на траве по обоим берегам Калки, где беззаботно делили весь день причитающуюся им по уговору с монголами прибыль монахи и сбродники, лежали вповалку живые победители рядом с кучами непогребённых славян. Монахи клятвенно обещали монголам, что их великая победа в монастырских летописях должна будет понравиться потомкам. По договоренности с победителями поселенцы должны были похоронить мёртвых назавтра. Ночь впервые за столько времени была ясной и тихой, чтобы исчезли вникуда страхи былого ненастья.

Как жаль, что монголы так быстро утратили свои обычаи вознаграждения предателей. Да‑да, они почти превратились, правда, не до конца, в цивилизованных лицемеров, которые не чувствуют боли совести ни своей, ни чужой… Но память о тех временах всё‑таки сохранили и мы, и они. Горько и уныло бормочет нам ветер истории сказания о нашем прошлом. Но даже мы, живые, и потому ещё не совсем ещё грешные, иногда обязаны жалеть святых и злодеев, можно даже обманутых.…А мне жаль, особенно младенцев, которых взрослые в будущем обрекают на повторение ошибок их прошедшей жизни.

 

Валенки

 

Прозрачное, солнечное морозное утро скрипело и дымилось снегом от порывов лёгкого ветерка. Крепкие грибы‑домишки с нахлобученными снежными шапками были на три четверти от своей высоты погружены в бескрайнее снежное поле. К каждому из домов были прокопаны проходы в снегу. У края деревушки возились люди на очищенной от снега площадке. На ней в несколько рядов и в ширину, и в высоту были аккуратно сложены огромные бревна. Несколько человек очищали исполинское дерево от коры, другие возились с уже очищенными, пытаясь их так же аккуратно сложить в другой стороне.

С лесной дороги, недалеко от деревни, вызвав сотрясение снега на еловых лапах, показались всадники. Лошади по брюхо проваливались в снег и еле передвигались. Работа на площадке встала, люди всматривались в непрошеных гостей и о чём‑то переговаривались между собой. От кавакальды отделились два всадника и неспешно, с трудом, через снежную целину двинулись в сторону площадки. Остальные не торопясь держали путь к деревне. За деревней в чистом поле на глазах росла тёмная туча, полная снега…

Всадники подъехали, один из них спешился, бросив поводья сопровождающему, и направился к людям. Люди, похоже, его узнали. Они вполголоса перекидывались словами и при подходе к ним гостя сдернули с голов шапки и поклонились ему в пояс. Человек ответил им небрежным кивком и, широко расставив ноги, подпер бока руками.

– Князь, оброк уже забрали сполна… Что‑то ещё надо? – хмуро поинтересовался у приезжего огромный селянин с непокрытой головой.

Князь, не отвечая, прошёлся перед собравшимися селянами и остановился у присевшего на краешке бревна худощавого плотника с топором за кушаком.

– Сидишь, смерд?! – грозно вопросил князь, белея от злости из‑за явного неуважения к нему сидящего на бревне крестьянина.

– Сижу, зима всё‑таки – делов мало, день короток… Вот посижу и на боковую… – рассудительно ответил ему плотник, и не думая вставать перед князем. Князь ещё больше побелел от злости, но вдруг встал как вкопанный и несколько раз оглядел с ног до головы собеседника.

– Почему вы тут холодов не боитесь? Зима суровая, а ты в портках сидишь? – забыв о строптивости раба, поинтересовался князь.

– Так привычные мы! Нам всё нипочём, не то што высокородным людям… Топорами машем – согреваемся… – глядя в сторону, ответил плотник и наконец‑то встал.

– Ой, темнишь что‑то, смерд. Или шутки шутить смеешь?

– Да шо ты, князь распрекрасный. Оброки же уплачены, мзду Господу в церковь снесли, – почесал лохматую голову плотник и вздохнул: – А что ещё потом православному делати?

Князь грозно ещё раз осмотрел смерда и удивился ещё больше: на лютом морозе смерд стоял перед ним в дырявом ветхом зипуне и не мерз. А он, князь, в соболиных мехах еле сдерживал трясущиеся челюсти от холода. Здесь что‑то было не так.

Князь ещё и ещё раз внимательно с ног до головы осмотрел крестьянина. Его внимание привлекло что‑то несуразное на ногах смерда – грязно‑серые, нелепые бесформенные то ли тряпки, то ли чёрт знает что… Но смерд потел явно не из страха перед князем, а просто потому, что ему было жарко.

– Это что у тебя на ногах? – насторожился князь, пристально всматриваясь в обувь плотника.

– Дык… – махнул дырявой варежкой смерд. – Валенки, княже, валенки…

– Сымай! – приказал князь, продолжая приглядываться к странной обувке смерда. Никогда раньше князь и люди его круга не обращали внимание на то, как и во что одеваются смерды. Да что там одежду, для князя все смерды были на одно лицо. Лицо, обезображенное нуждой, голодом и вечной непогодой судьбы.

Смерд послушно скинул валенки и смущенно стал утаптывать снег босыми ногами. И тут же, тут же стал коченеть от холода.

Князь осмотрел обувку смерда, брезгливо понюхал и, стянув с левой голой ноги сафьяновый сапожок, надел валенок. Постоял, потоптался и с изумленным видом сообщил дружиннику:

– Гляди‑ка, тепло‑то как!