Не прикасайся!

– Макс, а как считаешь, мне стоит подстричься?

Звук активного жевания вдруг утихает. Я хихикаю, пытаясь представить ошалелое лицо мужчины, но быстро сникаю. На самом деле я даже не знаю, как Макс выглядит. Мир стремительно изменяется, он уже не такой, каким я его помню. Папа наверняка постарел. У брата появились сын и дочь, которых я никогда не видела, а моя племяшка Маша за четыре года выросла, а ведь я все еще помню ее крошкой‑пятилеткой. Особенно грустно держать на руках малую, Лизу, и понятия не иметь, как она выглядит, когда улыбается мне, а когда грустит.

Они все меняются, а в моей голове образы остаются прежними. Чем больше времени проходит, тем чаще я представляю Вову, Ксюшу, папу, Даню и Машу расплывчатыми образами. Теряю черты лица, изюминки, улыбки. Скоро утрачу их совсем. Мне кажется, что я отдаляюсь, а они уходят куда‑то в будущее, где кипит жизнь, в которой мне нет места.

А как изменился Алекс? Ксюша говорила, он все такой же, но мне показалось, когда я услышала голос, что все же это уже не тот тренер, с которым я провела несколько лет жизни нон‑стоп. Гаврилова, наверное, выросла в настоящую красотку. Как‑то по телику показывали репортаж с ее шоу, и комментатор буквально захлебывался от восторга.

Совсем скоро я услышу комментарии тех, кто посмотрит мое интервью. И, может, узнаю, как смотрюсь со стороны.

А сейчас мне хочется выжать максимум из первого в жизни свидания. Получить удовольствие не только от часа на льду, но и от подготовки. Съездить в салон, привести в порядок волосы, обновить маникюр, возможно, купить какой‑нибудь симпатичный спортивный костюм. Я всего этого не увижу, но, может, почувствую? Впервые за последние годы мне хочется накраситься не потому что так надо и нельзя выходить на улицу бледной как моль.

Только не хватает кого‑нибудь, кто бегал бы со мной по магазинам и выбирал помады. На Макса надежды нет, издеваться над бедным охранником в магазине косметики слишком жестоко. Ксюха, с которой мы так развлекались, уже год в Лондоне, звонит и пишет почти каждый день, но все равно она бесконечно далеко. Подруги как‑то сами собой испарились.

– Придется тебе, Макс, потерпеть примерки кофточек и перчаток.

Я стараюсь улыбаться, но мне снова грустно.

 

Глава 5

 

 

Алекс

 

Самый главный страх Сереги и юристов, что в «Элит» случится история, как с одним из приятелей Игоря, которого чуть не посадили за то, что подвез малолетнюю врушку. Потом он, правда, на ней женился, но от общественного порицания его это все равно не спасло.

Когда я набирал первую группу девчонок‑одиночниц, целая толпа юристов расписывала мне инструкцию «Как не получить обвинения в домогательствах, тренируя кучку амбициозных богатеньких девиц». У них были свои методы, у меня – свои.

Первый: на берегу обговаривать все нюансы и возможные недопонимания. Второй: никогда не спать с теми, кого тренировал. Даже если это был разовый мастер‑класс. Даже если девице уже далеко за двадцать. Даже если это тренер, которого я обучал для своей группы.

К тем, кто выигрывает, кто вкладывает деньги и тратит чужие, всегда пристальное внимание. Малейший косяк, ничтожный повод усомниться в идеальности – и несколько месяцев статьи будут пестреть заголовками «Тренер совращает фигуристок» или «Известный тренер связан с миром криминала».

Семейные юристы и один мой личный надежно, за тысячью замков, хранят факты моего прошлого, которые могут бросить тень на тренерский штаб.

И в свете всего этого мысль о том, что я хочу трахнуть Никольскую, совершенно лишняя и даже, я бы сказал, порочная. Не столько потому, что она бывшая ученица, сколько потому, что нельзя хотеть девку, которая даже увидеть тебя не может. Нельзя цепляться за ее образ трогательной девочки в черных очках, потому что это уже крайняя степень пресыщенности. Когда в твоем распоряжении десятки идеальных, как со страниц журналов, на все готовых девиц, невольно начинаешь хотеть чего‑нибудь свежего и легкого.

Но не, черт возьми, слепую же девчонку, которой я гожусь… хорошо, пока не в отцы, но в старшие братья – однозначно!

– Чего задумался? – спрашивает Макар.

– Девку хочу.

– Абстрактную? Или конкретную?

– Конкретную.

– Что мешает?

– Нельзя. Девка непростая, а семья еще сложнее.

– У‑у‑у… тогда нам всем крышка. Так что ставим новенькой‑то? Азаровой, или как ее?

Я вспоминаю статуэточку Елену, пытаясь прикинуть, в каком образе хочу видеть ее на стартах. Мне нравится, когда программы перекликаются, когда короткая и произвольная – не просто два абстрактных танца на льду, а акты одного спектакля.

Лена… Лена… девочка из музыкальной шкатулки. Нет, слишком банально. Надо попробовать вывести ее на приличный уровень, выстрелить с первого сезона, иначе статуэточка отправится работать летом в «Макдоналдс», потому что второй год здесь не потянет, это очевидно. Значит, «Призрак оперы», «Мулен Руж» и прочая попса отменяются. Интересно, если я рискну и мы поставим что‑нибудь незнакомое публике, ее примут?

– А давай‑ка космической темой развлечемся, – говорю я.

– Космос… Мьюз? Экзогенезис катают через раз, все как на подбор в космических платьях.

– Давай его на произволку. Будет катать зарождение жизни в космосе. А на короткую… на короткую хочу новое. Чтобы или никто не катал, или мало катали. Энергичное, как знаешь: короткая – большой взрыв, эпика в космосе, а произвольная – затишье и зарождение жизни.

– Вот, послушай. – Макар роется в смарте, подбирая мелодию.

Несколько минут мы размышляем над песней, я вслушиваюсь в слегка тяжеловатую мелодию из какого‑то сериала, а по мере того, как темп нарастает, уже вижу контраст хрупкой Азаровой и массивной эпичной музыки.

– Берем пока.

– С ней обсуждать не будешь?

– Нет. Она доверилась, приехала из Питера, поставила на меня все. Сомнения ее убьют. Думай над прогами. И дай задание Лизавете, пусть подумает, кто сможет сшить костюм. На короткую надо что‑то черно‑оранжевое, чтобы, знаешь, – как взрыв в космосе. А на произвольную сине‑зеленое или голубое. И сетку, черт, если они мне еще раз желтую сетку на девицу налепят, я их в этой сетке и закопаю. Пусть подбирают, надоели.