Не прикасайся!

Молчит, наклонившись: пытается расшнуровать коньки. Сначала не может нащупать узел, зато потом разувается быстро и профессионально. Навыки не вытравить четырьмя годами бездействия.

Несколько минут я еще наблюдаю за ней, не зная, слышит ли она мое присутствие. Я читал где‑то, что у слепых очень развит слух, но где именно, вспомнить не могу. Потом слышу голоса, в раздевалку вваливается очередная партия девчонок, готовящихся репетировать, и я ухожу. Перед тем как выйти, краем глаза вижу, как растерянно и немного нервно озирается Настасья, вдруг оказавшаяся в гуще толпы.

Но, в конце концов, я ей не нянька. Как‑то же дошла до катка. Значит, найдет и дорогу обратно.

 

Глава 2

 

 

Настасья

 

Я принципиально не хожу ни в какие реабилитационные центры и не слушаю блоги из серии «Как жить без зрения». Психолог говорит, это потому, что я еще надеюсь, подсознательно думаю, что такое положение временно. Но она не знает, что именно я три года назад сказала: «Хватит!» Больницы, обследования, процедуры… мне не хотелось провести всю жизнь в окружении пищащей, стрекочущей и щелкающей медицинской аппаратуры.

Поэтому я надела очки, взяла трость – и спряталась от всех. Удалила все контакты из записной книжки, отказалась общаться с бывшими подругами. Отныне для меня существовали только отец и братья. Даже экономка почти не говорила со мной, то ли не зная, как общаться с такими, как я, то ли вздохнув с облегчением. Одной капризной хозяйкой меньше.

Не знаю, сделала ли меня потеря зрения менее капризной?

Четыре года назад я прилетела домой, открыла папин бар, выпила половину бутылки вермута, взяла из ящика ключи и поехала на отцовской машине. Я до сих пор смутно помню тот вечер, последнее воспоминание – как пью стакан за стаканом, захлебываясь в слезах, а потом прихожу в себя в палате. Адски больно, страшно, хочется пить и… темно.

С тех пор темнота так и не отступила, а я с ней свыклась. И даже подружилась, ведь в темноте во многом проще. Я скучала по льду, по полноценной жизни, но одновременно с этим будто выдохнула. Больше никто не ждал от меня медалей. Больше никто не оценивал, как куколку в музыкальной шкатулке. Если ты не пластична, не музыкальна и недостаточно гибкая – ты не заслуживаешь внимания, а если ты не на пьедестале, то зачем вообще ты тренируешься? Это девиз группы, не мой. Уже очень давно не мой.

Жизнь фигуриста подчинена своду строгих правил и запретов. Держать вес. Тянуться. Наращивать мышечную массу для прыжков. Настраиваться психологически. Выкатывать программы раз за разом, пока не получится идеально, пока не услышишь скупую похвалу от Алекса и не уползешь домой вконец разбитая.

И самый страшный кошмар: если вдруг Крестовский увидит, что ты набрала даже не килограмм, хоть триста граммов веса. Мне до сих пор снится, как я встаю на весы, вижу там цифру «55» и по коже идет мороз. Рядом стоит Алекс, я вижу в его глазах раздражение, и меня начинает тошнить… а затем просыпаюсь – и вместо весов перед глазами тьма. Даже не знаю, что лучше.

Сегодня я иду на лед. Внешне я стараюсь ему соответствовать: быть такой же холодной, но внутри все трепещет, в животе скручивается тугой узел. Я так боюсь! Боюсь встретить знакомых, боюсь не суметь встать на коньки, боюсь травмироваться. Папа выкупил всю арену, но от этого не легче.

– Привет, я Инна, – слышу равнодушный женский голос. – Ты готова? Твое время началось.

Я хочу попросить ее помочь зашнуровать коньки, но равнодушие и металл в голосе не дают это сделать. Трачу непозволительно много времени на шнуровку и неуклюже иду к выходу на лед, осторожно ощупывая палкой пространство перед собой. Странная, должно быть, картинка: девчонка в коньках, с тростью и в очках.

Плохо не иметь возможности узнать собеседника, особенно того, от кого ближайший час будет зависеть мое здоровье. Возможно, будь Инна подружелюбнее, я бы попросила прикоснуться к ней, чтобы понять, как она выглядит, хотя бы какого роста. Но, увы, не всем людям приятно работать с такими, как я.

– Что ты умеешь? Ты умеешь стоять на коньках?

– Да, я каталась в юности.

– Тогда поехали.

Рука дрожит, когда я хватаюсь за бортик и неуклюже встаю на лед. Слышу, как Инна отъезжает на несколько метров, вдыхаю прохладный воздух и мысленно говорю катку: «Привет». Я скучала.

Делаю осторожный шаг… толчок… фонарик. Мышцы после длинного перерыва плохо слушаются, но тело еще не забыло азы. Мне нужно несколько минут, чтобы поймать баланс, а потом я без проблем еду на голос тренера. Она зовет меня с конца катка, и основная задача – ехать прямо и без выкрутасов. Мой максимум сейчас – змейки, фонарики, дуги и другие упражнения, которые делают дети, только‑только пришедшие на лед.

Но я вынуждена признать, что счастлива. Ощущение скольжения, настоящее, а не пришедшее во сне, дарит приятную легкость голове. Я в своей стихии, я на льду, и как я хочу снова видеть, иметь возможность зайти на прыжок или войти во вращение, знают только боги!

– Можно мне на середину катка? – прошу я. – Хочу попробовать вращение.

Это не просто сложно, это адски сложно. Я начинаю с циркуля: ставлю правую ногу на зубец, а левой на внутреннем ребре пытаюсь кружиться. Меня пошатывает, тело никак не хочет ловить нужный баланс.

– Ты тут покрутись, я отойду, лады? – говорит тренер.

«Нет! Я боюсь остаться одна!» – хочется закричать мне, но я молча киваю и беру себя в руки.

Нельзя же, в самом деле, как ребенку, паниковать, что тебя оставили одну.

Некоторое время я еще пытаюсь вращаться, но вскоре понимаю, что это гиблое дело. Может, потом, когда я немного освоюсь, что‑то и получится, но сейчас я – слепой котенок, который, если будет шалить, носом соберет все борты.

– Инна? – зову. – Я хочу закончить. Для начала достаточно.

В ответ сначала тишина, а затем – гул голосов, чей‑то смех и шум. На лед готовится выйти новая группа, время, отведенное мне, заканчивается. Тренера нет, а в какой стороне калитка я, естественно, уже давно забыла.

– Инна, я замерзла! Инна!

Кричи не кричи, а тренер, похоже, свалила с концами. Придется осторожно ехать до бортика и пытаться нащупать калитку, но, если ее закрыли, я вряд ли быстро найду щеколду. Но можно попросить помощи у девчонок… если обида и унижение позволят. Я ненавижу такие моменты! Чувствую себя беспомощной и растерянной.

Вдобавок ко всему слышу шум выезжающей на лед заливочной машинки и паникую. Спокойно, Настя, водитель же заметит тебя и поможет найти выход. Кто‑нибудь заметит…

– Эй! Ты слепая?!

Сердце пропускает удар, за ним другой, и мне кажется, вновь биться уже не начнет. Сначала кажется, это просто сон, потому что голос этого человека я слышала, лишь когда закрывала глаза и отключалась, но спустя еще несколько секунд кто‑то тормозит рядом. Я чувствую запах знакомого парфюма и едва удерживаю себя, чтобы не отшатнуться.