(Не)желанная дочь, или Я иду искать
– О, Крестовский!
– Сколько лет, сколько зим!
– Я думал, он уже где‑то на Бали чалится…
– Ну, ни хрена себе! Сам Крест пожаловал…
Краем уха я различаю сливающиеся в какофонию обрывки фраз, но тех, кто до сих пор прекрасно меня помнит, не замечаю. Сейчас все мое внимание приковано к сопернику – застывшему в глубине клетки худому высокому блондину с кривой усмешкой и огромными ярко‑голубыми глазами.
– Ты – труп.
Он произносит достаточно четко одними губами и изображает пригласительный жест, после которого отрубаются все звуки. Как по щелчку, испаряются оглушительные крики разбушевавшейся толпы, куда‑то девается речь холеного прилизанного ведущего. И только сердце лихорадочно тарахтит где‑то в висках.
– Посмотрим.
Выдаю настолько хладнокровно, насколько могу, и занимаю место в октагоне, стараясь не думать о ярко‑желтом сарафане, сливочном мороженом и девочке с глазами цвета хмурого свинцового неба.
К счастью, гонг в одном мгновение выметает лишнее из воспаленных мозгов и заставляет сосредоточиться на поединке.
Шаг. Отскок. Подсечка. Блок.
Первое время мы просто тестируем друг друга. Дразним, выискивая слабые стороны соперника. Примеряемся. После чего резко наращиваем скорость, работаем на максималках, обрушиваем друг на друга град мощных ударов.
Пару раз меня по касательной задевает кулак оппонента. Трижды я цепляю его сам. А потом со мной случается то, что не происходило ни разу за всю неофициальную карьеру бойца. Я пропускаю хлесткий убийственный джеб, отправляющий меня на покрытие.
С глухим хлопком лопатки встречаются с матами. Мерзкий солоноватый привкус наполняет рот. Зрение барахлит. И бывшая еще несколько секунд назад четкой картинка подергивается расплывчатыми разноцветными пятнами.
– Ну, же, Крестовский, вставай!
Подбадриваю себя сам, потому что ликующая толпа поддерживает «блондинку» и громогласно скандирует «Фуллер, давай! Фуллер, добей его!», и не слишком проворно перекатываюсь на четвереньки. Отталкиваюсь ладонями от пола и поднимаюсь на ноги, пока зрение еще фокусируется.
Башка гудит, словно чугунный колокол. Поврежденная скула противно ноет. Кровь капает из разбитой губы. Но все это сущие мелочи, по сравнению с моим уязвленным самолюбием, дающим плюс сто к карме и плюс двести к гневу.
И я уже готовлюсь с утроенным рвением вернуться в поединок, когда звучит сирена, сигнализирующая об окончании раунда. Бесит до одури и дисциплинирует одновременно.
Минута на передышку. Вылить немного воды из бутылки на макушку. Стереть полотенцем с губы кровь. Напомнить себе о том, что ты не сопляк с улицы, а король, мать его, этого места. Пусть и ненадолго оставивший свой трон.
– Ну, что, Крест, на пенсию пора?
Приблизившись к октагону, едва слышно роняет сияющий, как начищенная монета, Демид и ногтем стучит по циферблату стильных серебристых часов, красноречиво намекая на то, что мое время уже ушло. Подмигивает лукаво и удаляется от сетки, вряд ли подозревая, что этим глупым жестом взвинтил мою мотивацию до небес.
Шаг. Отскок. Подсечка. Блок. Глухая оборона.
И вот, кулак блондина снова летит в опасной близости от моего лица, только я больше не торможу. Ныряю замешкавшемуся ровно на одну лишнюю секунду парню в ноги и перевожу схватку в партер, чтобы спустя двадцать ударов сердца провести болевой.
Тотальный контроль. Чужое плечо на изломе. Прочный капкан из переплетенных пальцев. Еще немного, и раздастся подобный смертному приговору жуткий хруст.
Ну же, сдавайся, парень. Кости срастаются долго.
И блондин сдается. В бессильной ярости он колотит свободной ладонью по мату и откатывается в сторону, когда я расцепляю захват.
– А победитель сегодняшнего боя… Игнат Кресто‑о‑овский!
После непродолжительной паузы взволнованный рефери вздергивает мою руку высоко вверх и тревожным взглядом обводит публику. Сначала от кромешной тишины закладывает уши, а потом хочется скрыться в каком‑нибудь бункере, оттого что первый не слишком смелый возглас невероятно быстро перерастает в нечеловеческий ор.
И я первым выметаюсь из поистрепавшей мои нервы и гордость клетки и исчезаю во все том же коридоре, ведущем к раздевалке, где лежат мои вещи.
– Ну, Крест! Ну, красава! Ну, удивил!
Забив на мое четко озвученное желание хотя бы пару минут побыть в блаженном одиночестве, в тесную комнатушку протискивается довольный, как слон, Олег и сыпет восторгами, от которых во рту сразу становится приторно. Как будто сожрал три шоколадных пирожных, добавил к ним пятерку эклеров и запил это все стаканчиком сладкой газировки.
– А ты, что, думал, я под твою «блондинку» лягу?
– Эта «блондинка», между прочим, с января ни одной схватки не проиграла. А я, кстати, сорвал на тебе неплохой куш.
Демид с широкой улыбкой во всю его аристократическую физиономию огорошивает меня нежданным откровением, я же застываю с футболкой в руках, испытывая искрящееся удовлетворение.
Оказывается, парень, от которого я чуть не огреб, тоже не в забегаловку за гамбургером вышел. Приятно. До растекающейся по венам теплоты и дурманящей голову эйфории приятно.
Последствия будут завтра. В виде боли, кровоподтеков и гематом. Сегодня же можно ловить ни с чем несравнимый кайф.
– Ты как? На постоянку к нам вернулся или так, разовая акция?
– Посмотрим. На связи.
Хлопнув поморщившегося Олежу по спине, я покидаю принесший массу положительных эмоций клуб и прыгаю в криво припаркованную рядом со входом тачку. Выуживаю телефон из бардачка, не проверяю пропущенные звонки и сообщения и не замечаю, как стремительно проносится дорога до дома.
Теплая ванна. Контрастный ледяной душ. Мятный чай. И мертвецкий двенадцатичасовой сон.
Об этих мелочах я мечтаю, поднимаясь к себе на двадцатый этаж, только вместо них получаю шумно сопящую Вику, мнущуюся в коридоре. Левина закутана в махровый светло‑розовый халат, квартира все еще пропитана ароматами запеченного мяса и баклажанов, а я по‑прежнему брежу о комфортном одиночестве и абсолютной тишине.
– Это варварство какое‑то, Игнат. Ты же завязал…
Вперившись осуждающим взглядом в мою набухшую скулу, произносит Виктория и поджимает дрожащие губы, больше не проронив ни единого слова. Я, в свою очередь, едва не транслирую то, что вертится на языке.
А Лиля мои поединки любила. Психовала неимоверно. Орала, как потерпевшая, до сорванных связок и хрипоты. Только глаз не могла отвести от того, как я дрался.
