Неоновые слёзы Аполлона

– Чудно, – Горбунова выдохнула, сложив пальцы домиком. – Но мне бы хотелось, чтобы вы чётко и ясно сформулировали свой отказ от ваших намерений. Это будет сегодня же вечером показано в новостях.

Василь Палыч смутился, но виду не подал. Вновь посмотрев в камеру, он, не мигая, проговорил:

– Я, Василь Палыч, пророк зубастой богини, чётко и ясно отказываюсь от своих намерений провести акцию с ритуальным самоубийством в центре Нео‑Норильска. Я намерен перенести акцию в лесной массив в ста пятидесяти километрах и более к югу от города. Я хочу извиниться перед…

Он не успел договорить. Алиса выключила запись.

– Не нужно извинений. Вы сделали всё именно так, как я хотела от Вас. А теперь идите, и чтоб глаза мои вас больше не видели. Охрана! – крикнула Горбунова, и в кабинет тут же ворвались двое соло в тяжёлой чёрной броне и скрывающих лица противогазах и с автоматическими дробовиками наперевес. Схватив перепуганного Василь Палыча под руки, они потащили его к двери, после чего методично и хором выкинули алкаша из кабинета, придав дополнительного ускорения ему ударом колена под зад.

– Прекрасно, мальчики. Прекрасно, – довольно улыбнулась женщина. – «Арасака» ещё и не такое переживёт. Мы не боимся фриков, мы просто не жалеем их.

Соло удалились, а Алиса встала из‑за стола и поправила пиджак. Сегодня вечером ей предстояло выступать перед советом директоров и давать ежемесячный отчёт, и она понимала: на совете она должна быть неотразимо красивой и смертоносно эффектной – как акула, когда она несётся к одинокой жертве в океане. Собственно, именно акулой Горбунова себя и ощущала – акулой бизнеса, менеджмента и управления чужими судьбами. В тот день, 17 мая 2060 года, она и подумать не могла, что ритуальное самоубийство двух тысяч двухсот одного человека, которое произойдёт в том же году, но 6 августа, не просто негативно скажется на финансовых показателях «Арасаки» на три года вперёд, но и всколыхнёт её, Алисы Георгиевны Горбуновой, жизнь.

 

2. Настя

 

Кромка ночного неба, искривлённая зданиями, подсвечивалась стробоскопами молний. Шелестели листья в парке возле «Арасака‑Плаза», ветер пел в проводах, и ему вторил монотонный низкий гул неоновых вывесок. И хотя город не спал, многие люди уже разошлись по домам. Лишь в зданиях корпораций горели редкие окна – некоторые из самых преданных их сотрудников, что ни говори, а любили оставаться на ночь поработать. Парк перед «Арасака‑Плаза» не спешил закрываться, но его тенистые аллеи, мягко освещённые желтоватым светом фонарей, уже патрулировали охранные дроны. Никому не запрещалось гулять или сидеть в парке ночью, но это и не одобрялось – общество воспринимало это как «ненужный романтизм» и «сентиментальную погань», которая сильно контрастировала с утилитарным рационализмом. Публичные проявления чувств клеймились, а за поцелуй в общественном месте в 2077 году можно было запросто схлопотать штраф. А штрафы для большинства людей, и особенно молодёжи, предрасположенной к любовному ветру в голове, были неподъёмными – от полутора до трёх тысяч нео‑рублей. В новом мире не было места чувствам – и все это понимали.

Кроме одной девушки.

В ту ночь Настя долго не могла заснуть. Двадцатиоднолетняя студентка, вернувшаяся в родной Нео‑Норильск из Москвы на каникулы, долго ходила по парку, пока наконец не нашла уютное место на скамейке под сенью сосен. Два раза мимо неё прошелестел дрон‑охранник и, неодобрительно мигнув инфракрасным сенсором, улетел.

В двадцать лет Настя, учившаяся на журналиста, поняла, что она, если и останется в Нео‑Норильске, будет писать именно в сентиментальных жанрах. Она решила, что станет первой «журналисткой счастливого человека» – будет писать о том, как живут простые люди, вести репортажи из народа для народа, описывать счастливые моменты жизни обывателей – словом, нести свет эмоций и чувств в мир. «Я раскрашиваю серый мир лучами светлых чувств!» – писала она в своих соцсетях, за что её и взяли на контроль. За стремление к счастью Настю едва не исключили из МГУ, а после скандального эссе о необходимости счастья в постиндустриальном мире киберпанка её вызвали на ковёр перед Советом директоров корпорации «Три‑Оптимум», долгое время конкурировавшей с «Арасакой». Решением Совета директоров Настю решили не исключать, но финансирование её учёбы и проектов корпорация всё же урезала. С сокращённой в полтора раза стипендией, которой теперь едва хватало на оплату обучения и счетов, Насте пришлось отказаться от подписки на завтрак, но, к счастью, она нашла способ поддерживать своё положение в такие непростые времена. Настя была не только творческой, но и умной девушкой – она воспользовалась опытом великих писателей и стала публиковать свои эссе в газетах и публицистических порталах. Поначалу это не приносило ощутимого дохода – пока она не написала новое эссе – о вреде счастья и его отрицательном влиянии на рост овощей. Это эссе озолотило будущую журналистку, а Совет директоров реабилитировал её.

Кампания по противодействию счастью уже давно приобрела глобальный характер: в 2077 году вступила в силу очередная новая редакция МКБ, определяющая счастье в разряд психических расстройств. Теперь счастье уже не было счастьем – оно называлось фелицитарным апокалиптическим синдромом, а всех некогда именовавшихся «счастливыми» теперь подвергали психиатрическому лечению. Не менее обширной была и диагностика фелицитарного синдрома: для этого крупными корпорациями развёртывались нейросети, анализирующие социальные сети и поведение людей; в разработки средств противодействия счастью инвестировались десятки миллионов долларов ежемесячно, и казалось, что вот он, золотой век человечества – век прагматизма и рационализма, век управления эмоциями и абсолютного контроля за разумом! Да, корпорации уже давно подчинили себе любовь, оставалось покорить лишь счастье.

Если бы не Настя.

Настя была невысокой светловолосой девушкой с ясными зелёными, будто изумруды, глазами. Её тонкие руки украшали серебряные браслеты, на левом запястье красовалась татуировка в виде лилии – эмблемы королевской Франции. Предпочитала одеваться в белое – но не по политическим или каким ещё мотивам, что было бы хоть сколько‑нибудь понятно, а просто потому, что её всегда тянуло к белому. Связано ли это было с тяжёлым течением её фелицитарного синдрома, о наличии которого она невольно догадывалась, или ей просто нравился белый цвет – не знали об этом ни она сама, ни её родители, ни инвесторы, для которых Настя была лишь перспективным проектом.

В ту беспокойную ночь Настя, сев с блокнотом под фонарём в парке, долго думала, какой бы материал написать. Ещё со школьных времён она собирала своё журналистское портфолио, и продолжала это делать до сих пор. Когда мимо неё в очередной раз пролетел сторожевой дрон, она сразу же поняла: надо писать о надвигающейся на город грозе.

Открыв в блокноте новую страницу, Настя встряхнула ручку и начала писать:

«Не в первый раз наступает на Нео‑Норильск гроза, возвещая своё грозное появление зрелищным парадом молний. Не в первый раз это природное инфернальное шоу разверзлось пред моими очами, и я, сим очарованная, смотрю и не могу оторвать взгляда от него. Что такое гроза? Почему дурманит она душу и пьянит взор мой девичий? Стало быть, гроза суть явление не столько природное, сколько мистическое. Ибо ничто взоры не притягивает так плотно, и не терзает душу страхом так сильно, как гроза. Ибо молния, что с небес посылаема, может поразить вмиг меня, пусть невинную, фелицитарным синдромом поражённую…»