LIB.SU: ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

Несколько тёмных историй

В груди поднималась паника. Я не заметил, как разогнался до предела, и мчался теперь, как Луценко на финишной прямой. Счастье, что асфальт был ровным, я крепко рисковал. Шоссе летело мне навстречу, справа, на краю круга света от фары, текла обочина.

Мрак, шелест шин и зловещий стук за спиной… Это не она, правда? Конечно, не верю же я, что она…

Я утратил счёт времени. Могло пройти десять минут, могло полчаса. Потом я выдохся. Деревенский огонёк не приблизился ни на йоту. Чёртовы копыта не смолкали, и теперь я уже не сомневался, что они звучат громче.

Может, проще уже встать на месте и дождаться, когда это приблизится? Увидеть, узнать?

Судорожно дыша, я остановился, шевельнул руль и посветил направо. Метрах в двадцати от дороги начиналось пшеничное поле. Я выключил фару, покинул седло и, пошатываясь, свернул с дороги, ведя велосипед за руль.

Решение было принято инстинктивно. Я не думал о том, что делаю и на что рассчитываю. Я просто шёл, сминая упругие колосья, чтобы оказаться как можно дальше от трассы с её пугающим стуком копыт.

Сердце металось в груди, дыхание рвалось, и почему‑то очень страшно было дышать громко, а тихо – не получалось. Металлическое жужжание комаров сверлило мозг, отзываясь уколами на шее, кистях и лице.

Пшеница поднималась мне до пояса. Велосипед путался в ней. Я спотыкался на каждом шагу. Шорох колосьев был нестерпимо громким. Из‑за него, а ещё из‑за собственного сопения, я не слышал цокота копыт. Может, именно сейчас звук приближался ко мне. Я шёл и шёл, не считая шагов.

Наконец я остановился. Силы кончились. Меня окружали невидимые хлеба, слегка волнуемые ночным ветерком. Наступила полная тишина – если, конечно, не считать комаров, моего судорожного дыхания, которое я приглушал всеми силами, и бешено стучащего сердца.

Сначала я не поверил себе, но стук копыт действительно исчез. Я с трудом удержался от нервного смеха. Спустя секунду мне пришло в голову, что оно могло тоже сойти с дороги и последовать за мной. В свете звёзд я смогу разглядеть это, чем бы оно ни было, только оказавшись к нему вплотную.

Я напрягал слух. В шорохе молодых колосьев не было ритмичности шагов, но поверить в это я ещё не мог.

И потому стоял минут десять, напряжённый, как струна.

Наконец у меня закружилась голова, я сел на землю, положил велосипед рядом. Устал бояться. Если оно вдруг вынырнет из мрака, я всё равно ничего не смогу предпринять. Уж лучше дать отдых ноющим мышцам.

Потом я лёг, глядя на звёзды и ожидая решения судьбы. Под фатализмом обречённости крепла надежда, что всё обойдётся. Ведь не случилось же пока ничего плохого. Может, и дальше не случится? И мне останется только дождаться рассвета. Уж конечно, когда рассветёт, все страхи останутся позади. Чертовщина творится только глухой ночью. Только ночью видели её водители…

Впрочем, проклюнувшаяся в душе надежда тотчас сменилась слепым ужасом, как только я представил, что вот прямо сейчас надо мной вдруг нависнет, заслоняя Млечный путь, огромный силуэт… Я вздрогнул и сел, вновь превратившись в слух.

Ничего. Как же хотелось курить! Я снял рюкзак, нашарил в одном из карманов пачку сигарет, однако подумал, что разумнее съесть последний шоколадный батончик. Нужно восстановить силы.

Я потянулся к другому карману. Но тут мои уши различили новый звук.

Он не имел ничего общего с топотом копыт, но сердце всё равно сжалось от накатившего тоскливого ужаса.

Это был детский плач. Негромкий, но отчётливый.

Меня охватила дрожь, я закусил губу. Из глаз брызнули слёзы. От страха мне самому захотелось плакать, как ребёнку. Что происходит? И почему – со мной?

Словно сорвалось что‑то внутри, и я зашептал: «Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй…» Как из пулемёта застрочил. Успел, молясь, обидеться на бога – за что со мной так? Потом, осознав, что повторяю слова, как попугай, замолчал.

Всему должно быть разумное объяснение! Обязательно должно быть. Просто в темноте я напугал сам себя.

Этот плач, на самом деле, должен быть хорошим знаком. Тут неоткуда взяться ребёнку, кроме как из деревни. Он заблудился, напуган ещё больше моего, вот и ревёт. Но вряд ли он отошёл далеко от дома. Значит, деревня уже близко.

– А‑а, а‑а…

Плач бил по нервам. Полный отчаяния и бессилия, он даже мало походил на человеческий голос. Я подумал, что, может быть, принял за плач крик животного.

Стука копыт по‑прежнему не было слышно. Я встал в полный рост, повёл головой из стороны в сторону, определяя направление. Потом поставил велосипед на колёса и зашагал на голос.

Свет не включал. В ту минуту я действительно верил в рациональное объяснение, но не до такой степени, чтобы фарой отсвечивать.

Долго идти не пришлось. Плач, похожий на скулёж щенка, становился всё ближе. Боже, что я буду делать, если ребёнок ранен?

Голос затих на полувздохе, когда я приблизился вплотную. Я включил фару.

– А‑ай!

Тонкая рука закрыла лицо. Я успел рассмотреть большие глаза, спутанную гриву светлых волос, какую‑то неопределённую хламиду. Передо мной сидела, поджав ноги, заплаканная девочка лет семи. В её лице мне померещилось что‑то неправильное. Что‑то такое, чего никак не должно было быть. Но я не стал присматриваться, чтобы не пугать её, и поспешно выключил свет.

– Эй, не бойся! Я тебе помогу. Что у тебя случилось?

Ответа не было. В навалившемся мраке я готов был усомниться, не привиделось ли мне дитя, но тут послышался новый всхлип.

– Я иду к тебе. Ты же не боишься меня, да?

В неверном свете звёзд едва виднелись очертания детской фигуры. Мне показалось, что девочка отрицательно покачала головой. Я сел на колени перед ней.

– Как тебя зовут? Меня – дядя Гоша. Как ты здесь оказалась?

Никакой реакции. Наверное, она настолько напугана, что не воспринимает меня.

– Ты из деревни? Заблудилась? Послушай, у меня тут шоколадка есть. Хочешь? Батончик. Вот, сейчас разверну… – Я зашуршал обёрткой. – Я уже съел один такой, второй не хочу. Бери…

Не знаю, что бы я делал, если бы она проигнорировала подношение. Однако после нескольких томительных секунд ожидания тёплые детские пальцы коснулись моей руки. Она поднесла батончик к лицу, понюхала и принялась есть, издав какой‑то новый звук, который я расшифровал как удовлетворение.

– Вот, тут есть вода, если захочешь запить. Лично я не могу не запить шоколад.

Вода её не заинтересовала.

– У тебя что‑нибудь болит? – продолжал я осторожные расспросы. – Ты одна, или рядом должен быть кого‑то ещё?

Единственным ответом был новый всхлип. Бесполезно. Ребёнок не в себе. Я встал.

– Что ж, доедай, я помогу тебе вернуться домой. Так, куда подевался огонёк? Наверное, что‑то его заслоняет… – негромко рассуждал я вслух. – Ладно, всё равно по полю идти не получится. Надо выбираться на шоссе.

TOC