Никогда не влюбляйся в повесу
– Итак, милорд, – прошептала она, опустив глаза, и уставилась выразительным взглядом куда‑то вниз. – Как насчет того, чтобы перекинуть меня через колено? Вы по‑прежнему намерены это сделать?
В голосе ее чувствовалась бравада – он мог бы поклясться в этом. Но, будучи опытным игроком, Ротуэлл ощутил за этой бравадой и другое… панику. По мере того как туман в его голове рассеивался, он начал потихоньку понимать, что ей страшно, – и разжал руки. Его взгляд еще раз ощупал ее очаровательное лицо, вбирая в себя широко раскрытые, цвета темного шоколада глаза и изящно очерченные высокие скулы.
– А теперь скажите мне, дорогая, сколько времени еще остается в вашем распоряжении? – пробормотал он. – Мне кажется, я слышу звук тикающих часов, со всей неумолимостью отсчитывающих секунды – как вы понимаете, я не имею в виду те часы, что стоят у вас на каминной полке.
Она замялась.
– Шесть недель, – наконец неохотно прошептала она.
– Шесть недель?! – эхом повторил он. – Всего? Но почему так мало?
Ее выразительное лицо приняло обреченное выражение.
– В моем распоряжении было десять лет, – пробормотала она. – Десять лет на то, чтобы найти – как это вы говорите? – рыцаря в сверкающих доспехах, да?
– Примерно так, – кивнул он.
По губам ее скользнула горькая улыбка.
– Эта мысль пришла в голову моему деду, когда я была совсем еще маленькой. Однако письмо, в котором его поверенный сообщал об условии в его завещании, отыскалось совсем недавно – вскоре после того, как умерла моя мать.
– Понятно. – Ротуэлл проглотил вставший в горле комок. – Итак, у вас осталось шесть недель. А что будет потом?
– Потом? Потом наступит мой – как вы говорите? – мой день рождения. Двадцать восьмой.
– Ваш день рождения? – Ротуэлл снова решил, что ослышался. – Итак, получается, вы должны выйти замуж до того, как вам исполнится двадцать восемь лет?
– Да – чтобы получить те деньги, которые дед оставил мне к свадьбе. Я обязана выйти замуж до достижения двадцати восьми лет и в течение следующих двух лет родить своему мужу ребенка.
– Понимаю, – пробормотал барон.
– Итак, что же вы решили, лорд Ротуэлл? – тихо спросила она. – Согласны вы жениться на мне? Или мне придется примириться с тем, что в моей постели вместо вас окажется этот развратник лорд Эндерс?
Господи помилуй… так она, выходит, и впрямь намеревается выйти замуж за кого‑то из них двоих? И теперь слово за ним?
Ротуэлл заглянул в ее бездонные глаза. Да, похоже, она это серьезно. Совершенно серьезно.
Он вдруг почувствовал, что ему стало нечем дышать.
А мадемуазель Маршан – Камилла – все так же не отрываясь, смотрела ему в глаза. Если бы не руки, которые она снова по привычке скрестила на груди, он сказал бы, что она смахивает на сирену‑обольстительницу – столько соблазна было в ее лице. Она явно ждала – ждала его решения. Он глубоко вздохнул, потом снова оглядел ее с головы до ног. Она была так красива, что могла бы и мертвого соблазнить… да, могла бы. И несмотря на все события этой безумной, отвратительной ночи, Ротуэлл понимал, что безумно хочет ее – отрицать это было бы глупо, да он и не пытался этого делать. А поцелуй, которым они обменялись, лишь раздул пламя, вспыхнувшее в его груди в тот самый миг, как только он увидел ее.
Что ж, в конце концов, он сам ввязался в эту авантюру, не так ли? Значит, ему и решать. Бог свидетель, до какой степени ему все это безразлично.
– У вас есть горничная? – резко осведомился он.
– Разумеется, – с легким удивлением кивнула она. – А что?
Ротуэлл решительно, почти грубо схватил ее за локоть.
– Потому что сейчас вы пойдете и отыщете ее, – мрачно проговорил он. – А после этого отправитесь вместе с ней укладывать свои вещи.
– Прямо сейчас, ночью? – Голос ее дрогнул. – Но почему?
– Да, прямо сейчас, ночью. – Распахнув дверь, Ротуэлл чуть ли не волоком вытащил девушку из комнаты. – Потому что будь я проклят, если позволю вам провести еще хоть одну ночь в доме вашего отца!
Тафтон снес по лестнице последний сундук, потом остановился и с каким‑то сомнением бросил взгляд на дверцу кареты. Убедившись, что сундук надежно привязан к задку экипажа, Ротуэлл подошел к уличному фонарю, вытащил из кармана визитку и протянул ее лакею.
– Если что‑то понадобится, я живу на Беркли‑сквер, – пробормотал он. – Можете не беспокоиться – пока она со мной, она в безопасности. Даю вам слово.
– О боже! – только и смогла воскликнуть Памела двумя часами позже. Набросив на себя свободный утренний пеньюар, она спустилась в гостиную – и теперь расхаживала взад‑вперед перед камином. Полы пеньюара с легким шуршанием обвивались вокруг ее ног при каждом резком движении, но она этого не замечала. – Наверху?! Дочь графа де Валиньи, ты сказал?
– Сплошное безумие, конечно. Можешь не говорить – я сам это знаю, – проворчал Ротуэлл, сидя в кресле за чайным столиком.
Памела перестала метаться из угла в угол. Нахмурившись, она остановилась и бросила на него недоуменный взгляд.
– С кем поведешься, Киран, от того и наберешься. – Банальная, до дыр затертая поговорка, даже не упрек, а лишь намек на него – все, что позволила себе графиня Шарп в адрес любимого кузена.
Барон воздел руки к небу.
– Я и не думаю обманывать себя, Памела, – вздохнул он. – Мне заранее известно, что станут обо мне говорить. Мы с Валиньи частенько играли и пили вместе и вместе таскались по шлю… в общем, разными способами прожигали жизнь, что не делает чести ни одному из нас – и так продолжалось довольно долго. В какой‑то степени это бросает тень и на нее, – угрюмо добавил он.
Памела снова прошлась по комнате, потом придвинула к себе кресло и уселась рядом с бароном.
– Мы не имеем права осуждать эту девушку только потому, что ей не повезло с отцом, – твердо сказала она. – Думаю, мы даже не можем вообразить тот ад, в котором пришлось ей жить, – сухо добавила она, подливая ему кофе. – Точно так же, как я не собираюсь осуждать тебя лишь потому, что у тебя не совсем… м‑м‑м… подходящие друзья.
– А я никогда и не считал Валиньи своим другом, – резко бросил Ротуэлл. – Что же до того, чтобы кого‑то судить… Поздно, Памела, дело сделано. Именно поэтому я и привез ее к тебе.
– А все‑таки почему не к Ксантии? – пробормотала леди Шарп.
По губам барона скользнула кривая усмешка. Он терпеть не мог просить об одолжении.