Одинокий кипарис

Мать подошла поближе к койке, на которой лежал ее сын, и начала что‑то шептать ему. Иван Андреевич деликатно отошел в сторону, чтобы не подслушивать, однако кое‑какие слова все же долетали до его ушей в холодной тишине реанимационной.

– Витя, – причитала женщина, склонившись над койкой, – Витенька, ну как же так, как так…

Она присела на стоявшую возле койки табуретку и несколько минут молча смотрела на сына.

– Ох, Витя, – подрагивающим голосом произнесла она. – И зачем ты во все это ввязался? Почему ты сделал такой выбор? Я же предупреждала тебя, что ничего хорошего из этого не выйдет, Витенька. Ты ведь мог стать большим ученым, писать исторические романы, ездить с лекциями по всем миру. А главное – мог бы любить по‑настоящему и быть любимым. Я так хотела, чтобы ты был счастлив, Витенька, я так мечтала об этом, всю жизнь мечтала… Ты же у меня один‑единственный. Зачем мне теперь все эти страдания, зачем?

Она говорила все громче, и теперь Иван Андреевич отчетливо слышал каждое ее слово. Синицын тихо подошел к женщине и легонько тронул ее за плечо.

– Клавдия Владимировна, потише, пожалуйста, – шепнул он. – Извините, тут нельзя говорить громко.

– Простите, Иван Андреевич, простите… Конечно, я буду тихо.

Профессор снова отошел вглубь помещения. По регламенту посещение пациентов в реанимации не должно было превышать десяти минут, а прошло уже пятнадцать. Однако ему было так жаль эту несчастную женщину, что он не решался прерывать ее свидание с сыном.

– Витя, – продолжала Клавдия Владимировна, переходя на шепот, – выздоравливай, пожалуйста. У тебя еще есть силы, ты проживешь еще много лет. Ты начнешь новую жизнь, будешь жить для себя, будешь думать о себе и о своем здоровье. Ты должен поправиться, Витя. Иначе как я… как мы тут все без тебя. Ну ничего, ничего… Теперь у тебя есть горький опыт, ты знаешь, с какими людьми ни за что нельзя связываться в жизни. Я больше тебя в обиду не дам, больше такого не допущу. Ведь это и моя вина, и моя тоже, Витя…

«Ну все, достаточно», – решил Иван Андреевич, вновь подходя к женщине. Он понимал, что если он не прервет затянувшийся монолог Клавдии Владимировны, то она запросто может провести в реанимации всю ночь.

– Пора, – тихо произнес профессор, наклоняясь к ней. – Клавдия Владимировна, нам пора.

– Ах… да‑да, Иван Андреевич, простите, – растерянно затараторила она. – Я тут слишком заговорилась, извините меня.

Она встала с табуретки, сделала пару шагов по направлению к двери, зашаталась и чуть не упала. Синицын ловко подхватил ее под руку.

– С вами все в порядке, Клавдия Владимировна? – взволнованно спросил он.

– Да, все хорошо, – кивнула она. – Просто мало воздуха тут…

 

1. Лужайка

 

– Отличная тачка! – сказал Дэн, нежно поглаживая приборную панель вместительной серой «Вольво». – На такой можно и до Нью‑Йорка долететь дня за четыре. А чё, может, махнем в Нью‑Йорк после Аризоны, а?

– Не‑е, это все‑таки далековато, – улыбнулся Костя, усаживаясь на переднее пассажирское сиденье. – До Аризоны тоже не так близко: ехать и ехать.

– Ерунда, – махнул рукой Дэн. – По таким дорогам все близко. Пора уже двигать, погнали!

Дэн нажал на газ, и машина резко выпрыгнула вперед.

– Э, ну ты полегче, – испугался Костя.

– Да не ссы, я за рулем уже не первый день, – усмехнулся Дэн.

Темнокожий охранник гаража прокатной конторы вздрогнул от неожиданности, увидев вылетевший на дорогу автомобиль. Дэн махнул ему рукой из приоткрытого окна.

– Не бойся, чувак, давить тебя не будем! – крикнул он по‑русски и рассмеялся.

Костя вжался в кресло и ощутил приступ легкой тревоги. Он не ожидал, что у его двоюродного брата такой дерзкий стиль вождения. Впрочем, это вполне вязалось с его характером.

«Вольво» понеслась по оживленной многополосной автостраде. Дэн потыкал в приборную панель в поисках навигатора: без него невозможно было разобраться в бесконечном лабиринте улиц Лос‑Анджелеса.

– – Наконец‑то я тут, даже не верится! – радостно воскликнул Дэн, набирая скорость. – Надо же быть таким лузером: прожить десять долбанных лет в Америке и ни разу не побывать в Эл‑эй. Ну ничего, лучше поздно, чем никогда!

– Я тоже давно хотел сюда попасть, – сказал Костя. – Все‑таки столица кино, здесь обязан побывать каждый киноман.

– Да уж, для киноманов подходящее местечко, – ухмыльнулся Дэн. – Завтра поедем посмотрим на эти буквы «Голливуд». Тебе должно понравиться. Ты же у нас фанат всей этой фигни.

В кармане у Кости завибрировал смартфон: пришло сообщение от его дяди. «Как долетели?» – прочитал Костя и быстро набрал ответ: «Хорошо, дядя Витя, спасибо».

– Что, отец пишет? – спросил Дэн. – Мне тоже, наверное, написал, но я телефон после самолета не включал еще.

– Да, я ответил, что все в порядке, – сказал Костя.

– Теперь будет каждый час писать или звонить, – вздохнул Дэн. – Спрашивать, как и что у нас. Я только сказал ему, чтобы не названивал слишком часто, а то роуминг тут дорогущий, разориться можно.

– Волнуется, понятное дело.

– Задолбал он меня своим волнением, – проворчал Дэн. – Все думает, что мне двенадцать лет. Приходится напоминать, что мне уже двадцать семь, но это не помогает. Для него я всегда буду маленьким мальчиком, писающим в штанишки.

– Вы давно не виделись? – спросил Костя.

– Два года уже. Последний раз виделись, когда он ко мне в Питер приезжал. Нам нельзя часто видеться, он меня задушит своими заботами.

– Я тоже его давно не видел.

– Не знаю уж, что он там такого важного хочет мне сказать, – сказал Дэн. – Все вспоминаю эти его письма и звонки: он прямо умолял меня приехать, раньше такого не было.

– Наверное, просто соскучился, – предположил Костя, поудобнее располагаясь на сиденье.

– В любом случае, хорошо, что он тебя тоже пригласил. Вдвоем веселее… Так, сейчас послушаем, что тут по радио крутят.

Дэн включил радиоприемник. Из динамиков раздался хит группы Led Zeppelin: хрипловатый голос Роберта Планта надрывался под ноющую гитару Джимми Пейджа.

– О, то что надо! – обрадовался Костя. – Такая музыка хорошо подходит к американским дорогам, столько романтики!